Jackpot подкрался незаметно
Шрифт:
Влюбленные вскрывают и вздрагивают от попадающих в них пуль…
Еще мгновение — и голубая вода приобретает буро-багровый оттенок…
Звучит «Муча» в траурном варианте…
— Здесь где-то рядом ублюдок!.. Поймать его!..
«Ублюдок» вылезает из коляски и, неуклюже переваливаясь, скрывается в прибрежных джунглях…
На финальных титрах триста восемьдесят четвертой серии продолжают звучать автоматные
…Когда в помещение бассейна ворвалась вызванная по тревоге группа мухославского РУБОПа, бойцам предстала весьма неприятная картина. На поверхности плавали шесть трупов… Сталин, держащий за руку Мерилин Монро, Софи Лорен, Рузвельт, Мать Тереза и прибившийся к стенке Черчилль…
У входа начальника РУБОПа уже атаковали неизвестно каким образом пронюхавшие о трагедии журналисты.
— Каковы мотивы преступления?
— Мотивов три, — без эмоций отвечал начальник РУБОПа. — Основной мотив в интересах следствия оглашен быть не может. Два других мотива не подлежат обсуждению тоже в интересах следствия.
— Кто, по-вашему, главные заказчики и исполнители?
— Имена заказчиков и исполнителей в интересах следствия — пока не известны.
— Бывали ли вы раньше в культурно-оздоровительном центре «Найди меня»?
— Бывал… Два раза… И оба раза в интересах следствия…
Начальник РУБОПа покраснел и сел в машину…
В центре мухославского кладбища на постаменте стояли два гроба. Издали это напоминало катамаран. В одном гробу лежал Рапсод Мургабович Тбилисян, в другом — Н. Р. Ктоследует. Остальные четыре тела были похоронены в общегражданской муниципальной зоне накануне.
На похороны собралась вся общественность города. Приехал и Руслан Людмилов, отменивший дневной концерт.
— Мельпомену жалко, — тихо сказала какая-то старушка. — Красивая была девочка.
— А кому не жалко Мельпомену? — откликнулся Дынин. — Всем жалко Мельпомену…
Держа в руках траурную ленту с надписью «От благодарных мухославцев», на пьедестал медленно и торжественно взошел Кабан. Несколько секунд он молча стоял у изголовья, переводя взгляд с одного гроба на другой, словно удостовериваясь, тех ли людей хоронят. Потом он вытащил из кармана платок и, промокнув оба глаза, склонился над Рапсодом.
— Рад тебя видеть, — тихо произнес Кабан и, посмотрев на Н.Р., добавил: — И тебя заодно…
Он спустился и встал рядом со своим тестем.
— Твоих рук дело? — глядя вдаль, спросил начальник РУБОПа.
— А если не моих, то что, папа? — также глядя вдаль, спросил Кабан.
— Тогда придется заводить дело, а иначе опять висяк, — сказал тесть.
— И так висяк, и сяк висяк, — отреагировал зять.
— Боюсь, не подвел бы ты меня, — вздохнул тесть.
— Главное, ты меня не подведи, — успокоил зять.
На пьедестал вскарабкался Колбаско и сказал:
— Траурный экспромт…
Дикие звери убили людейРади поганых и алчных идей.Знай же, Н.Р., будь уверен, Рапсод,Помнит— На каких это зверей намекает этот Пушкин хренов? — жестко спросил Кабан. — А то я прямо сейчас из него Байрона сделаю.
— Не горячись, — попытался охладить Кабана начальник РУБОПа. — Настоящая жизнь только начинается…
К ним подошел заднепроходец Передковский и сказал таинственно:
— Алеко Никитич… Индей Гордеевич…
— Что, он тоже? — спросил Кабан.
— Чем так жить, лучше умереть, — констатировал Передковский. — Вовец, Гайский… Теперь вот они… Какая-то эпидемия, косящая определенных людей… Вы-то как?
— Мы — нормально! — сказал Кабан. — Мы люди неопределенные!
— Берегите анус, — попрощался Передковский и направился к группе молодых мужчин из ночного клуба «эГЕЙское море»…
XI
Тот странный день до сих пор вспоминают в Мухославске, но о том, что странному дню предшествовала не менее странная ночь, знают немногие…
Накануне, подсчитав игровые убытки последних двух лет, Колбаско покрылся холодным потом и сам себе дал клятву завязать с казино навсегда. Воспользовавшись внезапным носовым кровотечением, он даже нацарапал кровью в своей тетрадке:
Больше я играть не буду!Казино навек забуду!Больше я уже не лох!Гадом буду! Чтоб я сдох!Засунув в правую ноздрю кусочки ватки, он поцеловал в лоб спящую Людмилку и улегся рядом. Но уснул не сразу. Ему не давали покоя пятьсот рублей, которые он остался должен покойному Вовцу.
Колбаско лежал и думал: «Если откладывать каждый день по десятке, то вернуть деньги вдове Вовца я смогу через пятьдесят дней… Но это круто… Если — по пятерке — то через сто дней. Тоже крутовато. Если — по рублю — то где-то через полтора года… Идеально было бы по пятьдесят копеек, но есть опасность, что либо вдова, либо я не доживу до часа возврата… Можно, конечно, попытаться одолжить пятьсот рублей у Дамменлибена и отдать их вдове, но какая разница, кому быть должным?.. Самое простое, конечно, взять у Дынина — ему вообще можно не отдавать — не отравится… Но он, засранец, удавится, а и рубля взаймы не даст…»
На этих математических выкладках сознание оставило поэта, и он заснул. Под утро его посетил удивительно сладостный сон… Международная ассоциация поэтов объявляет его лауреатом премии «Золотая рифма», и — почему-то на собрании бывших воинов-афганцев — ему вручают установленную на платиновой подставке самую настоящую золотую рифму в натуральную величину и чек на сумму один миллион в какой-то валюте. И в этот момент он ощущает знакомые спазмы в нижней части живота и, чтобы не обделаться от счастья, бежит по зеленому полю в сторону одинокого солдатского сортира, прижимая к груди драгоценную награду… Но едва он успевает принять позу «орла», как раздается страшный треск и он проваливается в яму со зловонными фекалиями… Он с огромным трудом гребет правой рукой, сжимая в левой золотую рифму, но тело не слушается, и он погружается в коричневое болото, захлебываясь и задыхаясь…