К берегам Тигра
Шрифт:
— Я их не боюсь, вашбродь, воны сами меня боятся. Я какую угодно змею могу в руки взять.
Один из казаков бежит в кусты и возвращается оттуда с обнаженной шашкой.
— А ну, Карпенко, пускай ее на землю! — просит он, размахивая шашкой.
Мы, несомненно, представляем собою довольно комическое зрелище — толпа голых, людей, окружающих «укротителя змей». Некоторым надоедает разглядывать змею, и, не дождавшись конца представления, они снова лезут в воду.
— Ну, держи, не обожгись! — внезапно кричит Карпенко. Ловко перехватывает змею за кончик хвоста, бешено вращает ею по
— Ну, будя, повоевал, заработал «Егория», — смеются над ним казаки.
Вдалеке на берегу показываются конные. Это Гамалий с передовыми. По всей вероятности, место для переправы найдено, и мы сможем двинуться вперед. Я вылезаю из воды и кричу:
— По коням!
Ближайшие ко мне казаки передают «голос», и отовсюду спешат к берегу резвившиеся в воде пловцы.
Течение медленно сносит нас вниз. Напрягаемся и усиленно работаем руками. Кони храпят сильнее, и я вижу, как мой Орел испуганно поводит глазами, как будто ищет меня. Я подплываю к нему и ласково глажу по мокрой голове. Он косится на меня, успокаивается и негромко радостно ржет.
Вот, наконец, и правый берег. Плывшие впереди казаки уже становятся на ноги и выводят коней на отмели. Теперь и я чувствую под собою дно. Тяну за чумбур коня и, радуясь благополучной переправе, лезу на довольно крутой берег. Оглядываюсь назад. Почти вся сотня уже переправилась. К берегу медленно подплывает плот, на котором сидит Гамалий, все время бдительно следивший за плывущими, и с ним трое больных. Плот должен еще раз вернуться на тот берег, чтобы забрать небольшую кучку людей, вовсе не умеющих плавать.
На больших накаленных солнцем камнях, рассеянных вдоль берега, казаки расстилают мокрую одежду. Кони отфыркиваются и отряхиваются, разбрасывая вокруг себя серебристую, сверкающую радугой водяную пыль. Несколько голых казаков гонятся вприпрыжку за хохочущим, быстро улепетывающим Карпенкой. Подплывает к берегу Зуев. Его красивое, выразительное лицо блестит от воды. Отдуваясь и откашливаясь, он вылезает на камни.
— Ну и работка! Устал, словно кирпичи таскал, — смеется он и бредет по песку ко мне.
Казаки в одних сапогах и папахах бегают за разыгравшимися, не дающимися в руки конями.
— Держи его!.. А-ту-ту-ту!.. О-о-о!.. — раздается истошный крик по крайней мере десятка глоток.
Ломая и пригибая камыш, по кочкам несется здоровенный темно-бурый кабан, вспугнутый случайно наткнувшимися на него людьми.
— Эх, кабы винтовочка была в руках! — чуть не плачет Химич, глядя вслед удирающему животному.
— Вдарь! Вдарь с вынта! — слышу я почти умоляющий вопль, и, прежде чем мне удается помешать выполнению этого весьма неуместного в данных обстоятельствах совета, грохочет гулкий выстрел, за ним другой.
Убегающий кабан задерживается, падает, перекатывается на бок.
— Убил! — восторженно ревут казаки. — Ай да Востриков!
Из камыша выбегает возбужденный Востриков. В одной руке у него винтовка, в другой — серая папаха. На радостях он кидает ее на землю и бежит к убитому
С плота, уже пристающего к берегу, поднимается фигура Гамалия. Есаул машет руками и что-то кричит.
— У-у-уать! — доносится до нас: «не стрелять».
— Передай голос «не стрелять», — по живой цепи перебрасывают казаки.
Несколько полуголых казаков с деловитым видом щупают убитую свинью, для чего-то переворачивают ее на бок.
— Здоровая сука, пудов на семь будет, — решает Карпенко.
Кабан действительно матерый. Его печально поникшие клыки остро топорщатся из-под окровавленной губы. Пуля Вострикова прошла через все туловище и застряла где-то в голове животного.
— Чего вы, черти, содом тут подняли? — говорит Гамалий, спрыгивая с плота. — Хотите, чтоб самих постреляли, как свиней?
— Никак нет, вашскобродь, только дуже здоровый кабан попался, ну я и не стерпел,
— Ну уж, конечно, разве ты удержишься! Чтобы это было в последний раз, а то из-за кабанов пропадем сами.
Животное тащат к воде, растягивают на песке, и двое казаков тут же начинают свежевать его. Неведомо откуда налетевшая мошкара кучей кружится над распарываемой тушей.
Плот перевозит последних людей. Мы дожидаемся их и, довольные неожиданным отдыхом, блаженствуем.
На этом берегу природа гораздо богаче. Кустов почти нет, они растут только у самой реки, зато на слегка возвышенном берегу густая крона невысоких раскидистых деревьев дает приятную, прохладную тень. Ноги тонут по колени в сочной изумрудной траве, пестреющей давно невиданными нами красными, желтыми и синими цветами. Зуев не выдерживает и бросается собирать букет.
Кони разбрелись по поляне и щиплют вкусную траву.
— Юноша, будьте осторожны. Здесь, вероятно, змей не один десяток, — предупреждаю я.
Прапорщик шутливо отмахивается рукой и продолжает нырять в траве.
Казаки освежевали кабана, разрубили его на части и сейчас священнодействуют над большим, сложенным из сухого камыша костром. Ароматный запах шашлыка тянется по воздуху и щекочет ноздри.
Переправа все же не обошлась без приключений. Один из казаков, с чудной фамилией — Семихатка, неправильно надев на себя турсуки, перевернулся на большой глубине и пошел ко дну. К счастью, плывшие рядом казаки вытянули уже захлебнувшегося горе-пловца. Сейчас «утопленник» сидит на берегу с мучительно выкатившимися глазами и бледным, больным лицом. Внезапное погружение в воду не обошлось ему даром. Он лязгает зубами, смущенно огрызаясь на издевающихся над ним казаков.
— Мы прошли как раз полпути. Пока, слава аллаху, все идет более или менее благополучно. Дай боже, что: бы и дальше было не плоше, — говорит Гамалий.
Но по его грустным глазам я вижу, как он озабочен. Очевидно, в глубине души он далеко не уверен в том, что его скромное пожелание сбудется. Именно здесь, за Диалой, нас ожидают самые тяжелые и трудные испытания.
— Кабанцю, вашбродь, не желаете попробовать?
Ко мне тянется наскоро выстроганный из свежего прута шампур, на котором аппетитно дымятся вкусно зажаренные, сочные куски кабана. Поочередно отдираем мясо с прута и, густо посолив, уничтожаем неожиданно попавшийся, деликатес.