Шрифт:
Ближе к полудню старик приплелся в парк, почти безлюдный, накрытый бледным апрельским небом, из которого слабый ветерок выдувал последние воспоминания о зиме. Дряблые ноги были обмотаны грязными бинтами, длинные серые волосы всклочены, окаймляя непрестанно шепчущие губы.
Он быстро огляделся, словно надеялся найти что-нибудь кроме развалин и щербатого городского горизонта. Не увидев ничего нового, он потащился дальше, пока не заметил женщину, что одиноко сидела на скамье. Он внимательно посмотрел на нее, кивнул, сел на другой конец скамьи и больше не глядел в ее
Минуты три он сидел с закрытыми глазами, шевелил губами и покачивал головой, словно кончиком носа чертил в воздухе некие знаки. Дописав невидимую строку, он открыл рот и произнес приятным чистым голосом:
— Кофе.
Женщина застыла.
Старик узловатыми пальцами перебирал складки своих невидимых одежд.
— Протыкаешь фольгу! Огненно-красная банка с желтыми буквами! В нее врывается воздух! Иссс! Вакуумная упаковка… Сссс!… Как змея.
Женщина резко повернула голову, словно ее ударили по щеке, и теперь во все глаза смотрела прямо ему в рот.
— Запах, аромат, благоухание. Жирные, темные, свежие чудесные бразильские зерна!
Женщина вскочила, будто у нее над ухом выстрелили, пошатнулась.
Старик глянул на нее.
— Не пугайтесь! Я…
Но она уже убежала.
Старик вздохнул и пошел дальше, пока не достиг скамьи, на которой сидел юноша, увешанный пучками сушеной травы вперемешку с кусочками папирусной бумаги. Его тонкие пальцы дрожали, священнодействуя, выдергивали травинки и заворачивали их в бумагу. Словно сомнамбула, юноша вставил сигарету в рот, зажег ее. Потом откинулся на спинку скамьи, чтобы поглубже втянуть в легкие горький дым.
Облачко дыма унеслось по ветру.
Старик проводил его глазами и сказал:
— «Честерфилд».
Тот стиснул коленки.
— «Рализ», — добавил старик. — «Лаки Страйк».
Юноша уставился на него.
— «Кент». «Кул». «Мальборо», — не глядя на юношу, говорил старик. — Вот как они назывались. Белые, красные, янтарные пачки. Цвета свежей зелени, небесно-голубые, золотистые и со скользкой красной полоской, бегущей вокруг крышки, чтобы можно было легко разорвать целлофан и бандерольку…
— Заткнись, — сказал юноша.
— Продавались в аптеках, на станциях, в киосках…
— Заткнись!!
— Простите, — сказал старик, — я увидел, как вы курите, и подумал…
— Нечего думать! — Парень дернулся, его самодельная сигарета упала в пучки травы и запуталась в них. — Видишь, все из-за тебя!
— Извините. Такой день, захотелось по-приятельски…
— Я тебе не приятель!
— Все мы теперь друзья, иначе — зачем жить?
— Друзья! — фыркнул юноша, машинально нащипывая траву для новой сигареты. — Может быть, тогда, в семидесятом, они и были, но сейчас…
— Тысяча девятьсот семидесятый. Вы тогда, наверное, были ребенком. Масло в те времена упаковывали в ярко-желтую бумагу. «Детская радость» — Мыло Кларка в оранжевой обертке. «Млечный Путь» [1] — у тебя во рту целая Вселенная со всеми ее звездами, кометами и метеоритами. Славно…
— Ничего здесь нет славного, — юноша внезапно поднялся. —
— Я болен воспоминаниями о мандаринах и лимонах. А апельсины вы помните?
— Чертовски хорошо. Апельсины, черт побери. Ты ведь наврал, наврал? Тебе просто хочется, чтобы меня совсем скрутило? Ты что, спятил? Ты что, про закон не слыхал? Знаешь, куда я могу тебя отвести?
1
«Млечный Путь». («Milky Way») — фирменное название шоколадных конфет компании «Марс».
— Знаю, знаю, — ответил старик, пожав плечами. — Это на меня погода действует. Захотелось сравнить…
— Сравнить небылицы, вот как называют это в спецполиции, небылицы, слышишь — ты, старый приставучий ублюдок!
Он схватил старика за лацканы, так что они треснули, и закричал ему в лицо:
— А почему бы мне самому не вытряхнуть из тебя душу?! Я сидел, никого не трогал, я…
Он отпихнул старика. Потом, решившись, бросился на него, осыпая ударами, а тот стоял, словно под дождем в чистом поле, и почти не защищался. Парень мстил за сигареты, фрукты, сладости, и старик наконец упал, сбитый пинком. Тогда юноша оставил его и завыл в голос. Старик сел на земле, сморщился от боли, потрогал разбитые губы, открыл глаза и удивленно посмотрел на своего противника.
Юноша рыдал.
— Ну… Пожалуйста… — умоляюще прошептал старик.
Юноша заплакал еще громче, слезы так и лились из глаз.
— Не плачьте, — сказал старик. — Мы больше не будем голодать. Мы отстроим города. Послушайте, я вовсе не хотел вас расстраивать, я просто рассуждал: «Куда мы идем, что мы делаем, что мы наделали?» Вы не меня били. Вы хотели обрушиться на что-то другое, а тут я подвернулся под руку. Смотрите, я уже сижу. Со мною все в порядке.
Парень перестал плакать и уставился на старика. Тот силился улыбнуться окровавленными губами.
— Ты… ты больше не будешь приставать к людям! — сказал он. — Я найду кого-нибудь, чтобы тебя забрали!
— Подождите! — Старик приподнялся на колени. — Не надо.
Но юноша уже убежал, крича, словно безумный.
Скорчившись, старик ощупал ребра, заметил среди щебня свой окровавленный зуб, с сожалением потрогал его.
— Болван, — раздался голос.
Старик поднял голову.
У дерева неподалеку стоял сухощавый мужчина лет сорока, на его длинном лице виделись усталость и, пожалуй, удивление.
— Болван, — повторил он.
— Вы были здесь все это время и ничего не сделали? — задыхаясь, спросил старик.
— Что же мне, бросаться на одного дурака, чтобы спасти другого? Ну нет, — он помог старику подняться и отряхнул его. — Я без толку не дерусь. Пошли отсюда. Идемте ко мне домой.
— Зачем? — прохрипел старик.
— Затем, что мальчишка сейчас вернется с полицией. А вы слишком редкостная птица, чтобы так запросто им доставаться — я весь день хожу за вами, смотрю и слушаю. Я, слава богу, наконец-то нашел вас, а вы выкидываете этакие фокусы. Что вы ему наговорили? Отчего он взбесился?