К Колыме приговоренные
Шрифт:
— Когда как, — ни к селу, ни к городу ляпнул Коровин и вновь чертыхнулся.
А профессор не унимался:
— Вы думаете, я приехал сюда с пустыми руками? Глубоко ошибаетесь! Я привез договор о творческом содружестве с вами. Как вы на это смотрите? — и бородка профессора опять прыгнула на Коровина.
— Безо всяких, — не хватило на большее Коровина. От боли в боку у него потемнело в глазах, закружилась голова.
— Извините, профессор, — сказал он и вышел из кабинета.
Ничего не понявший профессор, оставшись один, долго ходил из угла в угол, что-то бормотал под нос, хватался за голову, но Коровина
Третий удар по профессору нанёс взрывник Груша. Этот подлец подсунул ему в поле человеческий череп, подобранный им на старом зэковском кладбище, где, как известно, покойников никогда глубоко не зарывали.
— Рванул я это на канаве, — врал Груша, — и вижу, ё-моё, череп летит. Думаю, чем чёрт не шутит, вдруг профессору сгодится.
— Сгодится? — вскричал профессор. — Да вы понимаете, что говорите? Это же ценнейшая археологическая находка.
И с торжественной нотой в голосе объявил:
— Товарищ Груша, вы вскрыли могильник первобытного человека.
И немедленно взялся за череп. Укрепил отвалившуюся при взрыве челюсть, сделал необходимые обмеры и зарисовки, а вечером тщательно упаковал его в специально сделанный ящик. На следующий день он ходил с Грушей на канаву. Её он, кажется, только не обнюхал. Задокументировал вскрытые ею породы, взял из них образцы, пытался по косвенным признакам определить место самого захоронения. Не вынес издевательства над ним начальник отрада.
— Простите, профессор, это была шутка, — сказал он ему грустно.
…Увозил профессора в аэропорт Митин. Оба всю дорогу молчали. По ходу машины, убегая назад, мелькали нарядные лиственницы, на голубой глади уплывающих за ними озёр купались утки, иногда дорогу перебегали зайцы, но всё это профессора не трогало. С осунувшимся лицом и ничего не выражающим взглядом, он, кажется, весь ушёл в себя. А когда машину подкидывало на ухабах, он вздрагивал, бросал на Митина злой взгляд и жался в угол кабины.
6. Брусника
Приехала Марья к мужу на Колыму осенью. Муж здесь отбывал, ссылку, которую получил за длинный язык. Узнала его Марья с трудом. Лицо его стало грубым, на голове появилась лысина, а отпущенная им борода была похожа на грязную мочалку. Убила Марью и обстановка, в которой жил муж. Эвенка, у которой он снимал квартиру, сильно пила, в избе пахло помоями, окна наполовину были забиты фанерой, с грязного потолка свисала паутина. Обойдя село, Марья поняла: чище квартиры она не найдёт.
— Э-э, мать, где наша не пропадала! — успокоил её муж.
А вот природа Марье здесь понравилась. Сразу за селом пробегала речка. Она весело звенела на перекатах, на берегу её резвились кулички, в заводи плавали дикие утки. И кругом, куда; ни глянь стояла тайга. На взгорьях она была зелёной, а внизу уже тронутая осенью, утопала в разноцветье. Один раз на другом берегу речки Марья увидела оленя. Сначала она его испугалась, а когда заметила, что он, не обращая на неё внимания, пьёт воду, стала им любоваться. Напившись, олень коровьими глазами уставился на неё. Марье показалось, что он хочет подойти к ней, и она стала звать его. Услышав её голос, олень быстро убежал в лес.
Работал муж в совхозе кузнецом. Что он там ковал, Марья не знала. Когда она однажды пришла в его кузню, то увидела, что в ней сидят мужики и пьют водку. Только после этого она
В один из выходных дней муж повёл Марью за брусникой. Оказывается; росла она прямо за селом, и было её там видимо-невидимо. На небе светило солнце, воздух был напоён густым настоем лесной прели и багульника, и собирать бруснику было одно удовольствие. Она сама просилась в руку и была такой крупной, что больше трёх не умещалась в ладошке. Марья быстро набрала свою корзинку, а потом, присев на полянке с необобранной брусникой, стала её есть. Вскоре она обратила внимание на то, что сельчане, не останавливаясь на их бруснике, идут за ней дальше. Зачем, не поняла Марья, ведь и здесь её так много.
Вечером из брусники Марья варила варенье, делала желе и пекла с ней пирожки. Она была этим так довольна, что разрешила мужу взять бутылку водки и посидеть с друзьями. А сама, когда он ушёл, села за стол и с большим удовольствием стала есть пирожки и запивать их брусничным чаем.
Вернулся муж от друзей вечером. Был он весёлым, а увидев, как Марья ест пирожки, громко расхохотался:
— Брусника-то знаешь, откуда?
— Откуда? — удивилась Марья, что он задаёт ей такой вопрос.
— С кладбища! — схватившись за живот, расхохотался он ещё громче.
— Как с кладбища? — не поняла Марья.
— А вот так! — ответил муж и сказал ей, что собирали они сегодня бруснику на бывшем кладбище заключенных.
Марью стошнило, ночь она проплакала, а утром, когда муж ушёл на работу, решила от него уехать. Хватило её только на то, чтобы собрать вещи. Представив, что будет с мужем, если она уедет, Марья осталась.
7. Прозрение
Начальник экспедиции Сыромятин всю жизнь знал только работу. По кривой её успехов и падений, по отчётным и торжественным датам отсчитывал он земной ход времени. Дома, в семье, время для него стояло на месте. Там он только ел, пил и спал. Жену он замечал, когда она болела, дочь — когда просила деньги. Не было у Сыромятина и друзей. На работе он видел одни штатные единицы, в соседях по дому — сожителей, на улице — рабочую силу. О себе он судил по делам экспедиции. Когда они шли хорошо, у него расправлялись плечи, с мордовского лица не сходила улыбка, и, казалось, он прибавлял в росте. Если же они шли плохо, он сжимался, как порченая девка на выданье, мучился совестью, а вытянутое в кислом выражении лицо становилось кроличьим.