К морю Хвалисскому

Токарева Оксана

Пленительная красота зрелища стала особенно невыносимой, когда меч Суони, поддев серебряную маску, сорвал с княжны шлем, выпустив на свободу черный дождь ее струящихся едва ли не до земли кос. Леди Агнесс, движимая не то благородством, не то женским тщеславием, тоже рванула застежки нащечников. В лучах утреннего солнца ее рассыпавшиеся по плечам волосы, казалось, источают неяркий бледно-золотой свет.

— Ну, вот, — недовольно проворчал дядька Нежиловец. — Не хватает, чтобы они друг дружке по-бабьи в космы вцепились!

Стоявшие рядом посмотрели на старика

едва не с укоризной, ибо в их сердцах бушевали сейчас совсем иные чувства: неужели одной из них уготована смерть! Неужели чьи-то руки уже никогда не взметнутся ввысь ради объятий, губы не произнесут слова любви, а чрево не изведает священную тяжесть плода! Впрочем, не совсем так. Воины Ветра сильно сомневались, что из чрева коварной дочери Кури когда-нибудь выйдет добрый плод. Ядовитая гадюка порождает только гаденышей, а объятья паучихи несут с собой смерть.

И гадюка, и паучиха, как известно, имеют ядовитое жало. Укус их смертелен, бросок стремителен и неуловим. Когда меч Суони отразил очередной удар княжны, ее дамасская сабля, видимо пленившись его красотой, не пожелала с ним расстаться, зацепившись ажурным навершием за его рукоять. Леди Агнесс и княжна сошлись грудь к груди. Два потока волос закружились вихрем и переплелись.

Волосы леди Агнесс упали ей на лицо и она, не отводя глаз от соперницы, взметнула шуйцу, чтобы их убрать. И в этот миг в левой руке княжны Гюлимкан сверкнул кинжал. Леди Агнесс успела отпрянуть, едва не коснувшись светлой макушкой земли, но дочь Кури повторила попытку, впрочем, вновь безрезультатно.

Люди племени Органа возмущенно завопили, награждая Гюлимкан различными нелестными для нее прозвищами. Но чем они могли помочь!

— Я вчера видел сокола, несущего в когтях змею, — негромко заметил стоящий рядом с отцом Улан.

— Будем надеяться, это была соколица! — отозвался тот.

Надеяться в самом деле стоило. При следующем выпаде Белая Валькирия поймала запястье княжны и приемом, которым возле хазарского стана когда-то обезоружил Торопа Лютобор, вынудила разжать пальцы. Княжна пустила в ход зубы, леди Агнесс отпрянула назад. Сабля и меч с лязгом освободились друг от друга, и воительницы подхватили их в воздухе за миг до того, как они упали на землю. При этом Суони оказался в руках у княжны, а сабля осталась у Белой Валькирии.

Вряд ли обеих дев обрадовали их новые приобретения. Суони был для степной поляницы слишком тяжел, сабля, наоборот, легковесна. Однако, в этой легкости таилось преимущество. Сделав несколько выпадов, леди Агнесс искусным приемом перекинула оружие в левую руку и нанесла удар. Княжна Гюлимкан прикрылась мечом, однако стальное лезвие оцарапало ее предплечье там, где кончались звенья кольчуги. Используя преимущество, северная воительница начертила в воздухе клинком какой-то замысловатый знак и дотянулась до лица противницы, оставив кровавую бороздку.

Хотя ни та, ни другая царапины не заслуживали особого внимания, нежные щеки степной поляницы покрылись бледностью, а на лбу выступил холодный пот. С воплем отчаяния она перехватила двумя руками меч и атаковала

с невиданным доселе ожесточением. Люди хана Кури и их хазарские союзники воодушевленно завопили, но их радость оказалась недолгой.

Отбросив северную воительницу почти что к валу, княжна Гюлимкан вдруг застыла на месте, словно наткнувшись на невидимую преграду. Мудрый Суони, будто существо, наделенное свободной волей, воспользовался замешательством и покинул ее. Впрочем, он был ей уже и не нужен.

Лицо ее исказила смертная мука, на губах алыми хлопьями выступила кровавая пена, глаза неестественно расширились, точно у бедняги Некраса, когда она его душила кнутом, немеющие пальцы вцепились в ворот кольчуги, тщась открыть доступ воздуха к сдавленному ледяной рукой удушья горлу.

— Что это с ней? — с ужасом наблюдая мучительное увядание Кровавого Цветка, спросил Путша.

— Яд! — коротко и жестко отозвался Анастасий. — Дочь Кури угодила в собственную ловушку, и помочь ей уже ничем нельзя!

***

Когда леди Агнесс вернулась к своим товарищам и убедила их, что отравленное лезвие не причинило ей никакого вреда, на поле появилась лунно-белая Айя. Кобылица легла на землю, и княжна в предсмертном усилии сцепила немеющие пальцы на ее загривке. В последний путь они отправятся вместе.

Меж тем, с противоположного края уже летела туча всадников, вооруженных луками и ирговыми копьями — ударная сила степного войска.

Поскольку походом командовали хазары, подвластные им ратники были распределены по хазарскому образцу, в свою очередь, позаимствованному у арабов. Опытные глаза Вышаты Сытенича и других воинов, видавших подобный строй прежде, различали четыре неровных линии. Первая из них, уже вступившая в бой, именовалась «Утро псового лая» и состояла из легковооруженных печенегов, чьей задачей являлось расстроить ряды противника, подготовив его к встрече с ханской дружиной.

Обычно конным лучникам это удавалось без труда. Сделав несколько выстрелов, они пускались в притворное бегство, а когда горячие молодые егеты, словно ездовые лайки, раздраженные видом пушистого хвоста вожака, устремлялись в погоню, стремительно разворачивались и уже на полном серьезе разряжали свои смертоносные луки. Однако на этот раз все вышло иначе. Вместо разномастной конной орды борзые псы хана Кури увидели пред собой сомкнутый ряд вытянутых новгородских и круглых английских щитов.

Хотя пехота Сынов Ветра насчитывала не более двух сотен человек (новгородскую и английскую дружины усилили несколько десятков знакомых с пешим строем степняков), одного взгляда на крепко сбитые фигуры воинов, на их исполненные решимости лица хватало, чтобы понять — легкой победы здесь не ожидается.

— Эй вы, трусы несчастные! — заорал вслед своей слегка оторопевшей рати великий Куря. — Вы разве не видите, как их мало?! Камчибек, должно быть, совсем спятил от страха, раз выставляет пеших против конных! Давите их без лишних разговоров, топчите их конями, вышибите им мозги и сделайте из их черепов себе кубки!