К полюсу!
Шрифт:
Несмотря на 8 часов непрерывной работы, мы не прошли и 6 километров. К 5 часам вечера термометр показывал -43°, и мы окоченели от холода.
Канепа, пробуя разрезать масло, концом ножа поранил себе руку в том месте, где пульс, но, к счастью, неглубоко. Я сделал ему строгий выговор, потому что старался прежде всего внушить людям, чтобы они были как можно осторожнее и избегали самых ничтожных телесных повреждений. Человек, потерявший способность работать, был бы большим несчастьем для экспедиции, успех которой зависел от общей единодушной работы.
15 марта. В 4 часа термометр показывал -44°, а в 5 1 / 2 часов -45°.
К вечеру спальные мешки замерзли и стали твердыми, как дерево. Два человека насилу растянули их, да и после этого немало труда потребовалось, чтобы втиснуть туда свое тело. Хорошо ли. худо ли, но, мы все-таки влезли в них, хотя уснуть не могли, потому что даже зубами стучали от холода. Единственная часть тела, которая не болела у нас, были ноги; они всегда были теплые от ходьбы, и если при остановке мы сейчас же снимали башмаки и заменяли их охотничьими гамашами, то они оставались теплыми, то есть теплыми сравнительно с остальным телом. Панталоны на коленях покрывались ледяными корками в виде наколенников и множеством корочек, таких толстых, что их приходилось счищать ножом; да и щеки, спина и вообще все части тела, где появляется испарина, покрывались такими же корочками. После нескольких минут лежания в мешке весь лед, оставшийся на одежде, начинал таять, и, несмотря на затрудненное дыхание вследствие недостатка воздуха, мы все же чувствовали нечто вроде благополучия; мы, правда, задыхались, но лежали покойно и не стучали зубами.
16 марта. Мы провели скверную ночь; температура падала до -52° и 53°. Мы молили Бога, чтобы температура не падала ниже -35°, скромное желание, как нам казалось. Но если температура никогда, даже в полдень, не подымалась выше -45°, то, для того, чтобы жить, приходилось бороться, а при такой борьбе угрожала потеря физической, а с нею и духовной силы. Поддерживали нас в этом сознание долга, необходимость работать и общество товарищей; но останься человек один при таких условиях, он бы не выдержал и потерял мужество, а потери мужества на одну даже минуту достаточно было, чтобы уснуть вечным сном.
Наступило 21 марта, и я решил отослать назад, к земле, только трех человек, а четвертого оставить у себя. Причина, заставившая меня прийти к такому решению, была следующая: как только наша группа останется одна, рассуждал и, и ей для расчистки пути придется отправить вперед двух более расторопных людей, то позади останется один только человек, что было бы крайне неосторожно и могло замедлить движение наше к северу.
Я пригласил Кверини и доктора к себе в палатку и сообщил им свое решение относительно отправки первой группы, которая должна была состоять из Кверини, Олье и Стеккена. Перед выступлением Кверини пришел проститься со мной; он пожелал мне всякого успеха, и мы с волнением обняли друг друга.
Простившись с ними, я отправился догонять Петигакса и Фенойлье, которые уехали полчаса тому назад и успели уже пробраться сквозь широкую ледяную стену, задержавшую нас накануне. Пройдя самую трудную часть пути, я остановился, чтобы посмотреть, как удаляется поезд Кверини. Мы были уже далеко от него, но ясно видели всех и приветствовали друг друга, размахивая шапками. В ту минуту мы не могли побороть в себе чувства зависти к ним... Мы были уверены, что они на пути к счастью, жизни и родине.
На следующий день мы занялись исправлением саней, и во время этой работы у меня показался пузырь на указательном пальце правой руки, который был уже дважды отморожен. Кроме боли, я чувствовал еще страх перед возможностью серьезного обмораживания, которое могло помешать дальнейшему моему движению вперед. На конце моего указательного пальца
В час ночи 28 марта температура упала до -45°, а в 8 ч. утра -40°. По моему расчету, мы должны были находиться под 83°50' с. ш. После полудня мы в течение получаса двигались по очень тяжелому пути, но затем вышли на чудную ровную дорогу, по которой пошли несравненно быстрее, останавливаясь по временам лишь для того, чтобы дать вздохнуть собакам. Неужели нам удалось наконец добраться до вожделенной равной ледяной поверхности?
Мы худо спали и следующую ночь, частью от холода, частью из-за непривычных спальных мешков, которыми мы обменялись с уходящей от нас второй группой. Ее возглавил доктор.
Я передал письмо герцогу, в котором излагал ему в общих чертах свои планы, подробности которых передал устно через доктора. Я просил товарищей не беспокоиться, если не вернусь к концу июня. Посоветовал доктору, как советовал и Кверини, чтобы он по возможности держался юго-восточного направления, пока не увидит острова, и чтобы не менял пройденного нами пути, за исключением только случаев крайней необходимости. Я просил его передать последний привет моей матери и невесте и поспешно удалился...
Мы остались одни на безмерной равнине, северная граница которой сливалась вдали с горизонтом. Разлука с товарищами была последним звеном цепи, соединявшей нас с миром и с дорогими сердцу нашему. Мне чудилась, будто безграничная пустыня звала нас к исполнению нашего долга. Она не пугала нас больше, она кричала нам: «Все в ваших руках! Соединитесь, удвойте силы, и вы пожнете плоды жертв всех ваших предшественников».
Всю ночь 1 апреля бушевала страшная буря. К счастью, палатка наша была исправлена, а потому мы не мерзли и спали великолепно. Сегодня термометр в первый раз показывал -25°.
У нас осталось еще 48 собак, из них 30 очень больших и сильных. К середине июня останется 12 штук, очень хорошо откормленных. Если к этому времени мы не попадем на остров, то нас ждет голодная смерть.
Сегодня 12 апреля. В 7 часов утра, когда мы собирались уже сняться с лагеря, льды пришли в движение. В каких-нибудь 100 метрах от лагеря поднялась громадная ледяная стена в 12—15 метров высоты, а вслед за ней взгромоздились друг на друга исполинские ледяные глыбы, которые как пух взлетали на верхушку стены, перекатывались через нее и с ужасным грохотом падали на ту сторону, где мы находились, подымая при своем падении мелкую ледяную пыль, которая густым туманом заволакивала подошву ледяной стены. Лед, на котором мы стояли, дрожал под напором падавших ледяных глыб, а страшный грохот их заглушал собою громкий, непрерывный треск заторов. Зрелище было величественное, но нервы наши были слишком напряжены, и мы поспешили запрячь собак, чтобы по возможности скорее удалиться от опасного места. Мы двинулись вперед и перешли 2—3 ледяных вала. На одном из них опрокинулись сани с нашим спальным мешком: пока мы поднимали их, под нашими ногами так и ходили куски льда.
15 апреля. Задул северный ветер с обильным снегом; кругом ничего не было видно, а потому невозможно было пускаться в путь. Мы воспользовались этой задержкой, чтобы укрепить нашу поклажу и привести в порядок сани. Затем я приступил к перевязке своего пальца, который две ночи не давал мне спать. Петигакс вызвался помочь мне. Почти весь конец пальца гноился, потому что отодвинутый назад ноготь резал мясо; я очистил и обрезал ножницами омертвевшую кожу, обмыл его сильным раствором сулемы и перевязал; теперь он болел у меня сильнее прежнего. Я начал бояться, что палец мой не выдержит температуры в -30°, против которой я во время ветра не мог защищаться, потому что должен был работать, а при работе я всегда более или менее пускал в ход и эту руку.