К полюсу!
Шрифт:
Холод действует и днем и ночью. Мои пальцы обморожены еще в 1976 году. На острове Генриетты я снова обморозил правую руку, потом в первые дни не уберег левую и добавил страданий правой.
В самом начале нашего похода мы часто останавливали друг друга: «Потри щеку», «У тебя нос белый», «Спасай подбородок». Но в последние дни таких разговоров не слышно — видимо, они потеряли смысл. Щеки и носы у всех имеют очень печальный вид — болячки, причем незаживающие. Чистые, без гноя, но очень болезненные. Сегодня поднял руку и лямкой от меховых варежек задел нос. Боль пробежала по всему телу, как будто ударил ток, так и
— Вадим, нос уцелеет?
Давыдов отшучивается. Я говорю ему:
— Ты, брат, лечи.
— Носы сохранятся. Само пройдет.
Если бы не сильно обмороженные щеки самого Давыдова, на него можно было бы обидеться, но личный пример придает позиции доктора глубину и философский смысл. Он цитирует Роберта Пири: «Мелкие неприятности, как отмороженные и кровоточащие щеки и носы, мы рассматриваем как издержки большой игры... Боль или неудобства неизбежны, и в общем ими можно пренебречь».
Под рюкзаком не холодно, и днем мерзнут только конечности. Что касается лица, то его уберечь, по-моему, невозможно. Невозможно из-за ветра и мороза, из-за пота, стекающего на глаза. К тому же нельзя не следить за дорогой и направлением. По Пири, обмороженные лица — часть великой игры, неизбежная и малосущественная. Да будет так.
Ночью, конечно, хуже. Ты уже не работаешь, и тебе нужен отдых. Очень холодно и очень тяжело от того, что не можешь заснуть. Теперь я знаю, что «стук зубов» не метафора. Знаю это не только по себе, но и потому, что слышал, как стучали зубы сразу нескольких моих друзей, которые тряслись от холода. Звук жутковатый, и лучше бы никогда не слышать его.
Я вспоминаю, что Нансен отморозил себе во сне кончики пальцев. На днях в три часа ночи я проснулся с паническим ощущением — большой палец на правой ноге замерз, застыл, одеревенел. Я пытался левой ногой потереть правую, пробовал подтянуть колени к подбородку и достать правую ступню руками, В спальном мешке все это получалось плохо. Еще в школьные годы учили меня, что ничего худшего, чем отмороженные ноги, в лыжном походе быть не может. Подведешь и себя и товарищей — береги ноги! Я выбрался из мешка. Натянул поверх носков бахилы, пролез на улицу. На небе горели тусклые звезды, термометр показывал -36°, температуру, которую Василий — наш метеоролог — называет нормальной и которая, на удивление, держится уже несколько дней.
Взял лыжные палки, оперся на них и стал делать махи: 100 правой ногой и 100 левой. Упражнение небыстрое, требует терпения и силы, определенного навыка, но согревает отлично. С Юрой мы называем его — качать ноги. На пятидесятом махе я словно чувствую, как теплая кровь бежит к ступне, и уже предвкушаю, что скоро пальцы отойдут и сделаются мягкими. На последнем десятке махов кровь доходит до кончика большого пальца — он спасен. Для профилактики качаю левой ногой. Согретый и радостный возвращаюсь в дом, температура в котором всего на шесть градусов выше той, что снаружи.
Нансен пишет, что во сне он и Иохансен как бы продолжали свое движение на север через торосы и нередко ночью его будили возгласы товарища: «Чертово отродье», «Вперед, дьяволы», обращенные к собакам.
Так и у нас: сон как бы продолжает дневные заботы. Ни зеленая трава, ни весенний
Ночью Толя будит меня:
— Дима, от тебя пришла радиограмма. Я должен обернуть ноги свитером, чтобы они не мерзли.
Я спал, но неглубоко, и, наверное поэтому мне удалось уловить смешную сторону слов Мельникова.
— Оборачивай, только это распоряжение не мое, а твоей жены. Я-то рядом с тобой, зачем мне посылать тебе радиограмму.
Он опешил:
— Значит, во сне.
Утром Вадим возмущался — Василий заставил его примерять одну за другой 12 пар меховых рукавиц. Половина была мехом внутрь, половина мехом наружу.
— Какие тебе?
— Бери мехом наружу, — подсказал Рахманов. — Недаром у животных мех наружу.
— Мехом наружу, — просит Давыдов.
— Никаких не дам, — почему-то сердится Шишкарев.
Тоже сон.
Еще в 1964 году норвежец Стайб писал, что для похода к Северному полюсу ему изготовили спальные мешки со специальными тесемками, стягивающимися на шее, которые не позволяют хозяину мешка забраться в него с головой. Мы такие перемычки сделать не успели. Уверен, они имеют значение. Ведь как происходит: ты забрался в спальник, не спишь от холода, зуб на зуб не попадает, но в конце концов какая-то полудрема наваливается, и совершенно подсознательно вопреки приказам, данным себе, ты втягиваешь голову в плечи, подгибаешь колени и сползаешь вниз. Теперь-то тепло. Ты дышишь в свой пуховой спальник, обшитый капроном, и крепко засыпаешь. Вся влага, которую ты выдыхаешь, остается в мешке.
Утром все в плохом настроении. Вадим делает вид, что вопрос, который он задает, носит профессиональный характер: «Кто как спал?» В ответ молчание. Потом следует диалог: «Старик, подай спальник». — «Эй, осторожней. Не убей своим пуховым гнездышком».
На ноги мы натягиваем три пары носков: две шерстяные и одну хлопчатобумажную. Последовательность их на ноге зависит от вкуса хозяина. Толя верхними носками считает простые, я простые надеваю всегда на голую ногу. Независимо от последовательности к вечеру вторые и третьи носки смерзаются между собой, и третьи — верхние — наружным слоем примерзают к обуви. Ботинки мокрые, в них иней и лед. Если я брошу их на ночь в угол палатки или даже положу себе под голову, то утром они превратятся в звенящие, словно металлические, колодки. Всунуть ногу в них можно, согреть своим телом можно, но сколько на это будет потрачено времени и моральных сил! Короче, все кладут ботинки в спальники. Любопытно, что лед в ботинках ночью не тает; они остаются почти такими же, какими были. А вот носки, если положить их под свитер и под рубашку на голое тело, просыхают.
Сегодня пасмурно. Дежурит Давыдов. Встал в 4 часа («четыре часа три минуты», — уточняет Вадик), приготовил завтрак и разбудил нас в 5.20. А в 8.15 вышли из лагеря.
С утра было солнце, по к концу первого перехода его закрыла темно-серая туча, поднялся северо-восточный ветер с поземкой. Видимость уменьшилась, на океан опустилась белая мгла. В серо-молочном тумане, точно зернышки синьки, рассыпанной с неба, лежали кубики льда в свежих разломах однолетних льдов.
Шли до обеда пять полных, пятидесятиминутных переходов. Во время трех из них продирались сквозь сплошные торосы. Дважды перебирались через каналы, сооружая мостики из серого льда.