К судьбе лицом
Шрифт:
«Да. Может быть, слишком много Хаоса в моих венах. Ведь я же первенец. А он – мой прадед, довольно близкое родство. А может, я просто зря учился на заре веков все делать по-настоящему: если воевать – до победы, если дружба – до конца, если сражаться – телом и мечом, если плакать…»
«Боги не плачут…» – еще одна волна истины. Чернеют от горя, как Деметра. Умываются ничего не значащими слезами – как Аполлон. Извергают рыдания над могилами своих возлюбленных – чтобы через час уже пировать на Олимпе, да, они не плачут. Не любят – вот и не
«Как мало, оказывается, мы можем себе позволить. Ты никогда не думала об этом? Никогда не думала о том, кто установил эти «можем» и «не можем», кто заявил, что именно в этом наше величие?»
«Ты ранен».
Кажется, теперь она боялась не меня, а за меня. Честное слово, это было приятно.
«Ты хочешь сказать другое. Хочешь спросить меня, безумен я или нет? Лиссы здесь нет, если ты об этом, она давно научилась обходить меня стороной, как, впрочем, и остальные – всем ведь известно, насколько у меня скверный характер».
Я поднялся. Она удержала меня за руку, глядя умоляюще, растерянно, виновато…
Испугалась, маленькая моя. Ну и кто теперь оспорит это, насчет моего характера – зачем я обрушил на нее неподъемный груз истины, зачем открыл глаза на то, что ей лучше было бы не знать вовек, ради ее собственного спокойствия?
Только остаться – и она омоет мои раны и губами сотрет со щек этот проклятый ихор, который так слепит глаза. В Тартар Адониса, то есть, не в Тартар, а просто на все четыре стороны – остывшее ложе можно согреть, всё будет как раньше, я буду ждать ее, она будет ко мне возвращаться на четыре месяца из двенадцати, и мы…
Мы будем – как должно. Как нам положено. Потому что боги, кроме всего прочего, не умеют быть счастливыми. Они могут быть веселыми, радостными, насмешливыми, улыбчивыми, ликующими, беспечными, но никогда – счастливыми. Только долг, только твоя сущность, остальное – на полутонах и понарошку; от наших страстей дрожат небеса, а посмотреть поближе – там мелкие страстишки, которые не заслуживают интереса в глазах последнего свинопаса.
– Хочешь – исчезну?
Она даже не поняла, о чем я. Я был – ее муж, Аид, она – Персефона, владычица подземного царства. И она боялась, что я сейчас скажу или сделаю что-то, что разрушит веками устоявшийся порядок.
И в глазах у нее не было ответа.
«Не бойся, – тогда сказал я. – Ухожу я. Он остаётся. Аид всегда будет здесь. Порядок не будет нарушен».
Порядок не нарушается, когда пустеют наши троны.
Время идет как должно.
Земля рожает в положенный срок.
Небо молчит, но позволяет звездам светить исправно, только мне их отсюда не видать…
Мир
Иди, – отмахнулся я. Не до тебя. Я тебе не нужен больше, никогда не был нужен. Мы ломали друг друга слишком долго – затянувшаяся битва между двумя сущностями: я взваливал тебя на плечи – ты пытался вогнать меня в землю своей тяжестью; я старался быть твоим стержнем – ты хотел подточить меня, сковырнуть, выбросить…
Подточил.
Сломал.
Я отдал тебе всё: свое имя, свое время, свою возможность получить продолжение рода, ты жадно тянул на себя все больше, словно воин, который никак не может насытиться трофеями: тебе нужно было забрать у меня жену и родных, окружить меня облаком ненависти, забрать самого меня, заменить меня собой…
Иди. У тебя есть мое имя, моя жена, моя – сначала твоя, потом моя, теперь вот возвращаю взятое – власть… Иди, Владыка Аид, ты победил. Я оставлю себе только немного – подачку от Ананки, крошечный трофей последнего боя…
Себя.
Стенания теней казались чужеродными, как крики чаек.
Медленно я проходил зал за залом – прихрамывая, правда, от панциря избавился почти сразу, и идти стало легче. Вокруг творилось какое-то смятение – метались тени, простирая руки, вспыхивал далеко позади за спиной Флегетон – нет. Мне не было дела.
– Радуйся, Трехтелая, – сипло бросил я, когда на пути возникла Геката. – Он теперь свободен.
Она не ответила, и я не задержался, чтобы рассмотреть выражение хоть на одном из трех ее лиц. И это тоже не имело значения. После боя кулаками не машут, бой закончился, только подзатянулся, воину надо бы наконец уйти с поля…
Что скажет на это Семья? Не уверен, что они заметят. Мы внушили им достаточно отвращения – я и мой мир, не знаю, кто больше – чтобы они не интересовались этим. Не уверен, что они узнают того, кто поднимет мой двузубец.
Эреб в каком-либо из бесконечных обличий? Еще кто-то? Кто бы ни сделал – он все равно будет Аидом, безжалостным и непреклонным, Аидом Богатым, Аидом Ключником – как много имен, он будет этим миром, неотличим от него, неотделим от трона…
Он только не будет Аидом-невидимкой. Этого я оставлю себе.
У самой Скорбной Пристани незыблемым утесом встретился на пути Танат. Он стоял, глядя на меня, загораживая мне дорогу. Мраморные пальцы на стертой рукояти меча подрагивали – чуть заметно.
«Убийца, – сказал я, останавливаясь перед ним. – Что это ты. Я вернусь».
Знаешь, Убийца, я однажды уже вернулся, только идти пришлось несколько веков. Но эта дорога будет гораздо короче.
«Я переломлю свой клинок пополам, если мне придется сделать это».
«Сделаешь. Не переломишь. Это – твоя сущность, и знаешь, не теряй ее, так гораздо спокойнее. Не бойся, старый друг, я ухожу ненадолго – отдышаться. Потом вернусь за единственным, что мне осталось и чего я хочу».
«Что это?»