К своим
Шрифт:
— Знаем, как ты права качал. Совесть плавильного отделения! Ха! Шестерка!
Валера опустил голову, сжал кулаки. Потом вскрыл телеграмму, удивился: «Ждем тридцатого день рождения». И подпись: «Кирилл Сергеевич».
— От кого это тебе, Иванов? Чей день рождения? — Тетя Маша всезнающе смотрела из-за очков.
— А какая разница, — пожал плечами Иванов и радостно добавил: — Еду, теть Маш!
— Куда ж етто?
— К своим, теть Маш, к своим!.. Знаешь что, Кабан? — Валера ласково наклонился к приятелю. — Я кто угодно, только не шестерка!
Валера стоял около горбольницы. В пушистой шубке вышла Нина, сестра из кабинета флюорографии. Валера шагнул навстречу.
— Простите? — Нина не узнала его.
— Приглашаю прокатиться на материк, — срывающимся голосом выговорил Валера.
— А, это вы… Шутник.
— Так как, поехали?
— Прям вот так? Прям сейчас? — смеется Нина.
— Почему сейчас? Можно перекусить на дорожку…
«Я могилку милой искал», — пел в ресторане полный человек неопределенного возраста по имени Жора. В бабочке, в грязноватом ресторанном смокинге. Пел за столиком Валеры и Нины, где веселье было в разгаре — сидели какие-то явно случайные, внезапно возникшие ресторанные приятели, присел даже метрдотель. А Валере сейчас было нужно, чтобы рядом с ним были люди, люди, люди…
Пел Жора превосходно, и все в ресторане забыли о несоответствии высокого серебряного голоса и грузной расплывчатой фигуры. Летучее напряжение счастья шло от этого свободного голоса. Валера даже прикрыл глаза.
Официанты и поварихи сгрудились в боковом переходе, и метрдотель смахивал слезу.
«Долго я могилку искал…»
— Знаешь стихи: «Вот дом, который построил Джек»? — тихо спросил Валера, наклонившись к Нине.
— Блейк в переводе Маршака. «А это синица, которая…» И еще про кошку. Наизусть не знаю…
— Жаль! Хорошие стихи. Душевные. Я к ним привязался.
— А ты вообще привязчивый, — улыбнулась Нина. — Я заметила.
— Нет, просто живешь-живешь, как по. течению, а потом вдруг подумаешь: а что ты такое? Помог ты кому-нибудь? Осчастливил? Да просто — не ради же одних денег мы на работу идем… Спим. Едим… Детей рожаем. Какая-то основа всего этого должна быть?
— Должна, — все еще продолжая улыбаться, кивнула Нина.
— Прогресс, скажешь?
— Нет, не скажу.
— И я не скажу. Мне подай человека…
— Так ты меня решил осчастливить? — осторожно спросила Нина.
Валера глянул на нее, как будто впервые увидел.
— И тебя, конечно, — уверенно, как само собой разумеющееся, согласился он. — И не только тебя! Я вот тут плюхнулся… Хотел, как всем лучше. А оказывается, так, чтобы всем лучше, — так не бывает…
— А ты не всех… Ты хоть одного… — тихо сказала Нина.
Валера придвинулся и взял ее за руку:
— Нет, мне одного мало! Я в таком месте вырос, где для одного…
— Где «один за всех и все за одного»?
— А
— Хочу. Возьмешь?
— Решено! И чур, не отказываться потом!
Грянул оркестр, и Нина неожиданно наклонилась и поцеловала его, бережно, как маленького: «Ох, ты горе мое… Мало ему одного… Горюшко…»
А он буквально расцвел от счастья.
Валера, увешанный сумками, продирался сквозь толпу перед входом в кафе «Лама». Нина еле поспевала за ним. В витринах кафе вспыхивали и гасли, вспыхивали и гасли орнаменты из лампочек: «Дискотека».
— Эй, друг, ты куда? — преградил дорогу дружинник.
— Он со мной, — протиснулась за ним Нина. — Я к Георгию.
— Сергей, чего ты смотришь? Без билета!
— Да он с ней. Они к Георгию.
— Точно?
Зал ослепил их фонарями, грохотом, всеобщим, все подчиняющим ритмом.
— Я вас провожу к Георгию. Если вы к нему, — с нажимом сказал дружинник.
В эпицентре грохота и танца — маленький пятачок эстрады с микрофоном, блоками усилителя, магнитофоном, проигрывателем. Площадка на возвышении ярко освещена, здесь царит парень в пунцовой куртке с галунами, в галстуке-бабочке. Он кричит в микрофон, заглядывая в текст на пюпитре, как дирижер, перелистывая его резкими взмахами руки:
— А сейчас для вас пост и играет незабвенный «сачмоус». Можно слушать и отдыхать, а можно отдыхать и танцевать!
Распорядитель — его еще называют «диск-жокей» — в пунцовой куртке молниеносным движением надевает маску негра, нажимает клавишу на магнитофоне, вставляет в волшебный фонарь диапозитив. На белом экране появляется крупный план Армстронга. Звучит знаменитый «Мекки-мессер». Диск-жокей имитирует игру на воображаемой трубе. Делает это он с неподдельным артистизмом, подкупающей пластикой.
Когда Валера, дружинник и Нина достигли подножья эстрады, диск-жокей сдернул маску.
— Говорят, к тебе, Георгий?
— А, привет, Валер! — Диск-жокей (а это третий парень из их комнаты в общежитии) приветливо помахал рукой. — Отпуск начался?
— Точно! — улыбнулась Нина.
— Это ты его, Нинок, притащила?
— Это мы друг друга притащили.
— Кого видим! — Рядом оказался Толя Хангаев с высокого роста партнершей. — Людок, смотри. Внештатный воспитатель общежития номер пять. — Толя с девушкой растворились в толпе.
— А чего это инженер по технике безопасности тут делает? — спросил Валера Георгия.
— Вадим Петрович? Жену одну никуда не отпускает. Она у него старуха, двадцать два, и он ее одну — никуда. Совсем наш стал.
Вадим Петрович, инженер по тэ-бэ, в белой рубашке с галстуком, выделялся из толпы свободно одетых ребят. Он скорее не танцевал, а лишь обозначал причастность к происходящему — притопывал около маленькой симпатичной девушки с хорошо уложенными волосами.
— Можно вас на пару слов? — подошел Валера.