К вам идет почтальон
Шрифт:
В том месте, где поднимались бойцы, тропу пересекала каменистая ложбина. Камни, срывавшиеся с вершин, давно вымостили ее сплошным серым покровом. Сейчас новый камнепад устремился по этому проторенному пути.
Как быть в таких случаях, Басков знал. Надо укрыться — встать за ствол дерева, за скалу или лечь под бугорком. Скала — вот, в двух-трех шагах. Басков увидел ее, — серебристо-серую, с ломаной темной жилкой, нависшую над тропой, увидел Стаха, протянувшего ему руку. Он едва коснулся пальцев Стаха. В следующую секунду удар по голове сбил Баскова с ног.
Удар, острая боль и темнота. Липкая темнота, затопившая
Стах застыл в ужасе. Он уже не мог помочь товарищу. Басков летел вниз, ломая кустарник, покрывавший почти отвесный склон. Раз или два ремень автомата зацепился за сучок, но только замедлил падение. Яблоня треснула и со свистом выгнулась, хлестнув по соседним деревцам. Басков растянулся на траве, на самом дне ложбины. На голове его и на лице выступила кровь.
«Оглушен? Мертв?» — Стаха бросило в холод. Он не задумываясь кинулся бы вниз. Съехал бы на спине, ломая руками и ногами кусты, пни, торчащие камни, — так, как он сделал в прошлом году, когда надо было перерезать путь нарушителю. Да, кинулся бы… Но сейчас он не мог так поступить, хотя всем существом своим рвался туда, к неподвижно лежавшему Баскову.
Сейчас Баскова и Стаха разделяла граница. Там, на дне лощины, росла такая же трава, так же шелестели деревья, но там была чужая земля и ступить туда, покинуть свою землю Стах не мог, не имел права…
Мгновение он колебался… Совсем близко, но тоже за чертой границы, колыхалась на ветвях пилотка Баскова, алела крохотная звездочка. Сердце Стаха сжималось. А что если всё-таки броситься туда, нарушить рубеж? Никто, может, и не заметит! Однако как подняться с Басковым назад? Немыслимо!
Еще более жестокое испытание ожидало Стаха. Вокруг Баскова появились, словно выросли внезапно в чащах, в расщелинах, человеческие фигуры. Подняли солдата. Стах увидел, как повисла голова Баскова и часто закапала кровь. Ремень автомата сам сполз с плеча сержанта. Он знал, что стрелять туда, за рубеж, ни в коем случае нельзя, но терял власть над собой. И, наверное, не запрет помешал Стаху дать очередь из автомата, который словно накалился и жег ему пальцы, а то, что чужие солдаты в тот же миг скрылись за листвой и солнечная прогалина, где только что лежал Басков, глянула на сержанта страшной, леденящей пустотой.
…Басков провел в забытьи около часа.
Очнувшись, он увидел незнакомую стену с трещинами по серой глиняной обмазке. Вместо потолка — свод, уходивший в темноту, пучки свесившейся соломы.
И под ним была солома. Она зашуршала, когда он пошевелился. Тотчас врезалась в голову острая боль. Сначала она гнездилась где-то повыше виска, а сейчас волной прошла по всему телу.
Первое, что возникло в памяти, была скала, серая с прожилкой скала, за которой он хотел укрыться от удара. Что же было потом? Память Баскова оживала медленно. Он упал, схватился за что-то, сорвался…
А Стах? Где Стах? Они же были вдвоем. Стах, видно, и принес его сюда. Здесь не застава, нет… Что-то вроде сарая. На заставе вообще нет таких построек.
— Сержант! — слабо позвал он.
Никто не ответил ему. Значит, Стах оставил его тут и сейчас вернется с кем-нибудь и с носилками.
Какое-то красноватое пятно выступило впереди. Кружка. Да, кружка на грубом столе из толстых, темных досок, у стены. А сверху — зеленое пятно. Плакат. Свет из маленького, зарешеченного оконца падал в сторону, на железную печурку,
«Артист», — решил Басков. Напрягая зрение, разобрал подпись под портретом. Король Жиллет. Странно! Он ни разу не слыхал про такого короля. И вдруг с удивлением сообразил: «Написано по-английски!» Потом он прочитал другую надпись, лиловую по зеленому фону, менее различимую:
«Весь мир пользуется лезвиями «Жиллет».
Реклама! Размышлять, догадываться, откуда она взялась здесь, не было сил. Он забылся.
Он открыл глаза поздно вечером. «Король Жиллет», — пробудилось в памяти. Приснится же чепуха!
Сумерки скрывали плакат. Голова еще болела, но уже не так сильно. Он опять стал вспоминать. Хлопнула дверь, кто-то внес свет, — неяркий, колеблющийся, желтый свет керосиновой лампы. И вышел.
— Сержант, сержант, — шептали губы Баскова.
С улицы неслись обрывки нерусской речи. Жалобно проблеяла овца. Все звуки, все шумы, как и лачуга, где его положили, явно принадлежали не военной, а гражданской жизни. Здесь — деревня. Ну конечно, деревня…
— Сюда, капитан, сюда, пожалуйста, — услышал Басков дребезжащий старческий голос.
— Счастье, что не убился, — молвил другой голос.
— Ах, хорошо, капитан, — заговорил старик с сильным акцентом и перешел на другой язык, непонятный Баскову. Он различил только — «Харджиев» и «Южный порт».
— Помолчи, Сафар, — сказал капитан по-русски.
Пламя в ламповом стекле встрепенулось. Голос старика удалился, пропал. За изголовьем Баскова кто-то перешагнул порог.
— Товарищ, — с трудом произнес Басков. — Товарищ капитан…
— Э, да он молодцом! — ответил вошедший весело. — Молодцом, молодцом!
Тень вошедшего раскачивалась, словно дразнила. Почему он не подойдет ближе? И Басков снова позвал.
— Не товарищ. Нет, уж извините. Во всяком случае, не товарищ.
Свет лампы озарил незнакомое лицо — розовое, щекастое, смеющееся, распахнутую кожаную курточку — рыжую, с зубчатой бахромой «молнии», и орла на ней — металлического орла, с острыми, взметнувшимися кверху крыльями.
До этой минуты Басков не думал, не мог подумать, что он за рубежом, в плену. Рубеж входил в его сознание незыблемо прочно, как предел всего, чем он жил. И вдруг… Острая, ни с чем не сравнимая душевная боль пронзила его. Он увидел белые пальцы, ощутил их прикосновение, отдернул голову. Потом с яростью, со стоном, чтобы дать выход и боли и ненависти, стал срывать бинт.
— Он потерял сознание, — послышалось где-то очень далеко, и Басков не сразу уразумел, что эти слова относятся к нему.
9
Приблизительно в тот же час на заставу приехали Ковалев, Костенко и Выхольский.
— Стах не мог помочь, — докладывал Маконин. — Стоит, смотрит… Ну что он мог предпринять? Баскова камнем задело. Голова сильно разбита, кровь…
Казалось, Маконин изнывал от смертельной жары. Губы его пересохли, он едва шевелил ими. Всё было уже сказано в донесении, но Маконина переспрашивали, и он повторял, тяжело и хрипло дыша, вытирая тыльной стороной руки белый лоб. Да, тропа там без малого соприкасается с границей. Метра три до нее, а то и два. Басков поскользнулся.