К вам идет почтальон
Шрифт:
«Джон Арчибалд Марвин Сомс, Нью-Йорк», — вот что я прочел на карточке. Там было написано еще что-то, но я не понял.
— О’кей, — сказал я. — Что ж вы хотите?
По правде сказать, мне не очень-то понравились такие манеры — вламываться без приглашения на чужое судно и тыкать в нос карточками. Не мог мистер Сомс подождать меня на берегу!
Начал он с восторгов по поводу моего корабля. Какой ход! Всё восхитило иностранца, даже окраска корпуса, — того же цвета, что море. Корабль буквально сливается с волнами, делается невидимым. Чудо!
Затем Сомс пожелал узнать, к какой церкви я принадлежу. Я сказал. Тогда он спросил,
— Да зачем же вам всё это нужно? — удивился я.
— О, просто любопытно. Вы знаменитый шкипер Ларсен. Мне очень любопытно. Вас хвалил мистер Скобе.
Что ж, пусть спрашивает, если так. Должно быть, репортер.
— Я из Сельдяной бухты, мистер, — сказал я.
— Прошу вас, не имеете ли сведений, бывали ли в Сельдяной бухте мормоны?
— Мормоны? Кто они такие?
— Это… это церковь.
— На эту тему лучше всего было бы побеседовать с бабушкой Мартой, с моей тещей. Послушайте, вот занятная история для вашей газеты.
И я рассказал ему, какую штуку выкинули у нас, когда нашу церковь построили и пригласили художника, чтобы расписать ее. Художник собирался изобразить двенадцать апостолов, как полагается. Так нет, женщины вмешались. Пускай будет одиннадцать. Не хотим Иуду-предателя! Пастор уговаривал их: всюду, мол, двенадцать. Нет, они стоят на своем: нам, мол, до других дела нет, а мы Иуду всё равно замажем. Все прихожане поддержали. Так что наша церковь, мистер, единственная в стране. Без Иуды. Жаль, она разрушена, а то стоило бы съездить.
— О, она очень… много разрушена?
— Фото для газеты не получится. Одна звонница едва держится. Колокол, правда, уцелел.
Но оказалось, что он вовсе не репортер, а секретарь знаменитого проповедника. И проповедник этот будет на днях здесь.
На прощанье мистер Сомс дал мне еще четвертушку картона, — на этот раз не визитную карточку, а билет на выступление преподобного Джемса Харта, назначенное в нашем городе на воскресенье. Он прибавил еще, что можно являться и без билетов, и сказал:
— Приходите обязательно. Вам будет интересно.
Странный какой-то: разыскал меня только для того, чтобы вручить билет на проповедь. И почему он знает, будет мне интересно или нет?
14
День рождения Пелле-почтальона прошел великолепно. Сам бургомистр прокатил его в своей машине.
Видели бы вы, что это за машина! Темно-синяя, сверкает вся, внутри чего только нет, даже зажигалка и пепельница, но Арвид сам читает газеты и получше меня знает, сколько развелось любителей чужих машин. Так вот Пелле, подавая бургомистру почту, не удержался похвастаться очками — подарком Агаты по случаю дня рождения. Арвид велел ему подождать, допил кофе, посадил в свою машину и провез целый квартал по дороге к ратуше. Мало того, Арвид останавливал машину раза три и ждал, пока Пелле отнесет в дом письма и газеты.
Понятно, тотчас весь город узнал, как бургомистр поздравил почтальона.
Но вскоре на беднягу Пелле свалилась большая беда. Очки подвели его. А ведь я предупреждал: не следовало носить их, не посоветовавшись с врачом. Сэкономил Пелле десяток крон, а потерять может очень много. Не подходят ему эти очки. Глаза от них разболелись и зрение стало еще хуже. И на другое утро после дня рождения Пелле напутал — вручил письмо не тому, кому оно было адресовано.
Как назло, чужое письмо досталось не кому
— Тогда конец, — сказал мне расстроенный Пелле. — Директор давно подозревает, что у меня неладно с глазами, хоть я и уверяю его, что вижу прекрасно. Как получит жалобу — сразу устроит мне проверку. И вон со службы.
Напрасно я старался успокоить его. Пелле, чуть не плача, твердил:
— Выгонят меня. Непременно выгонят.
— Да брось ты стонать, — сказал я. — Стиг забыл про тебя, я уверен.
Однако я вовсе не был уверен. Очень просто, и нажалуется. Нарочно нанесет визит на почту, будет возмущаться и всячески разыгрывать из себя важную персону.
— Выкинут вон и даже обрадуются, — упрямо молвил Пелле. — Возьмут другого, помоложе.
— Обратишься к Скобе, — сказал я.
Пелле помолчал. Он, наверно, вспомнил мягкие бархатные подушки в машине бургомистра. Но через минуту белесые брови Пелле сдвинулись, и он проговорил:
— Улле, наш бывший сторож, ходил в ратушу.
— Ну и что же?
— Скобе не принял его. Советник муниципалитета, — знаешь, горбун…
— Надо было к самому Скобе, — перебил я.
— Не пускали к нему. А советник отказал. Очень, мол, сожалею, но государство не может держать на работе инвалидов. Мол, у государства и так не хватает на всё. Улле набрался смелости и заявил, что за двадцатидвухлетнюю службу казна могла бы помочь ему полечиться. Так нет, видите ли, в казне на это нет ни одного эре. Положение в мире очень напряженное, начал объяснять горбун. Это значит — Россия хочет на нас напасть. Так они всегда говорят, чуть рабочий человек попросит поддержки.
Что я мог ответить Пелле? Я начал было о том, какая сложная штука политика и как трудно, не имея надлежащего образования, в ней разбираться. Но Пелле покачал своей лысой головой.
— Одно я скажу, Ларсен, — проговорил он, — в России человека не выбрасывают за ворота, как собаку. В России тебя лечат, если ты болен, и ничего не берут за это. Врач приходит к тебе и, если нужно, кладет тебя в больницу. И тебе дадут самые дорогие лекарства, чтобы тебя спасти.
— Самые дорогие? — удивился я. — Откуда ты знаешь, Пелле? Это Нильс рассказывает всякие чудеса про Россию, но на то он и красный.
— Нет, Рагнар. Мне сказал сын пастора Визелиуса — Конрад, который кончает в этом году университет. Он был в России.
Никогда я не видел почтальона Пелле таким взволнованным. Я не мог успокоить его, как ни пытался.
15
Мистер Арчибалд — нет, вылетела у меня из головы вереница имен этого чудака, увешанного сумками, — выбрал для выступления преподобного Харта сквер против «Веселого лосося». С вечера там застучали топоры. Не знаю, по какому праву, но Сомс довольно решительно хозяйничал в сквере. Скамейки на площадке, где гуляющие прежде кормили голубей, он передвинул, наставил еще скамеек, а на самом газоне воздвиг кафедру. Рядом с ней сколотили еще зачем-то арку с перекладиной, выкрасили белой краской и навешали разноцветных лампочек, хотя белые ночи еще не кончились. Видно, мормонам просто некуда девать деньги.