К вам идет почтальон
Шрифт:
Взрывы на «Росомахе» — его рук дело. Нетрудно допустить, что он подложил мину Бадеру.
Понятно, почему гитлеровцы уничтожили всю родню Лямина. Они надеялись предохранить своего агента от разоблачения. Уцелела только Василиса Бойко, жившая в эвакуации в Сибири. Вряд ли лже-Лямин вызвал ее к себе в Черногорск. Скорее всего она прибыла неожиданно для него. Только Бойко могла разоблачить лже-Лямина! Он боялся встречи, хотел предотвратить ее своим машинописным ответом. И всё-таки Бойко явилась, и как раз тогда, когда он отбыл на озеро.
Можно только гадать, как встретились Бойко и лже-Лямин… Так или иначе — он заманил Бойко в лодку. Дальше — убийство
Что же дальше? Где Лямин?
Успех, пришедший с пакетом из Полтавы, изрядно запоздал. Торжествовать пока нечего.
След врага еще не найден. А это опасный, хитрый враг!
Когда я излагал добытые результаты полковнику Черкашину, вид у меня был далеко не победный.
С моими заключениями полковник согласился. Первый его вопрос был:
— Кто у вас в Черногорске?
— Марочкин.
Он кивнул, отпер сейф и достал папку.
— Есть кое-что о Цорне, — сказал он, развязывая узел тесемок.
Оказывается, отыскался бывший советский комендант города Виттенберга на Эльбе — ныне офицер одной танковой части. Он коротко сообщал, что военного преступника Генриха Цорна привлечь к ответу не удалось, так как в день митинга на площади тот бежал в западную зону Германии. А Ганс Онезорге вскоре после своей речи у микрофона скоропостижно, от невыясненных причин, умер.
— Еще одна смерть, — сказал я, сжимая кулаки и видя перед собой мужественное лицо Онезорге.
— Да, Тихон Иванович, — проговорил Черкашин. — И сколько смертей! Сколько крови нужно проклятой «Росомахе», а? Теперь прочтите это.
Он протянул мне вырезку из газеты, издающейся в сопредельной стране, и перевод.
Наша Веркайсе, эта жемчужина Севера, давно привлекает туристов как отечественных, так и иностранных. Зрелище незаходящего солнца в наших широтах доступно лишь с вершины Веркайсе — «жилища лета», как именуют ее окрестные жители. В числе туристов имеются, к сожалению, лица, которых интересует не феномен природы, а нечто другое. Близость Веркайсе к советской границе — вот что их вдохновляет! А туризм — лишь предлог для получения виз в нашу мирную страну. Утверждают, в частности, что среди туристов был здесь недавно бывший гестаповец, расправлявшийся с заключенными в известном концлагере Ютокса. Что было нужно у нас гитлеровскому палачу? Он обрабатывал некоего Бадера с целью побудить его перейти границу, после чего последний исчез. Темные дела творятся у Веркайсе! Наша страна находится в дружественных отношениях с Советским Союзом, и мы не желаем допускать на нашу территорию проходимцев, служащих целям поджигателей войны».
Я дочитал перевод и, признаться, он взволновал меня. Эти строки были как привет друга из-за рубежа.
— Видите, — сказал Черкашин, кладя папку на место. — Либо сам Цорн, либо подручный его. Цорн ведь был разжалован за нерадивость, вы говорили? Так? Ну вот, он теперь и восстанавливает свою репутацию у новых хозяев. Как же вы намерены действовать, товарищ Аниканов?
Я ответил, что, по моему мнению, надо наблюдать за домом Шапошниковой. Лже-Лямин может появиться. И, конечно, надо побывать в Заозерске, где он проводил отпуска.
— Вы правы, — сказал полковник. — В Заозерске у него может быть явка. В Заозерск я предлагаю послать Марочкина. Вы будьте в Черногорске. А мы тут ускорим разминирование «Росомахи». Пора, пора с ней покончить!
13
Марочкин
Прежде чем наводить какие-либо справки, Марочкин решил пройтись по городу, всмотреться в его черты. Прямоствольные сосны чистого, насквозь пронизанного солнцем парка, расступались и среди них вырисовывались домики, нарядные, разузоренные, один за другим.
Марочкин шел не торопясь, читая таблички на калитках, и вдруг остановился.
На эмалированной дощечке, прибитой к столбику ограды, он прочел:
Василий Кузьмич Бахарев
Бахарев? Какой Бахарев? Родственник Екатерины Васильевны? Отец? Именно здесь, в Заозерске!
Взгляд Марочкина был прикован к черным, очень узким буквам. Отойти он не мог. За дощечкой, верно, кроется какое-то непонятное сцепление событий. Какое? Надо узнать! И сейчас же!
Как Марочкин признался мне потом, он недолюбливал Бахареву: по-мальчишески ревновал ее ко мне. «Обхаживает она неженатого майора», — думал он с неудовольствием, видя дружеское расположение Екатерины Васильевны ко мне. Она иногда казалась Марочкину даже подозрительной в силу близости к Лямину и его жене.
Да, надо войти! Едва обдумав предлог, он толкнул калитку. Она отчаянно скрипнула. Из-за дома вышла немолодая женщина с лопатой в руке. Лейтенант посмотрел на ее полное приветливое лицо, потом на лопату. Вспомнился вдруг хутор Бадера.
— Нельзя ли хозяина? — спросил он.
— А на что он вам?
— Я… от дочери его.
«Если он однофамилец, — подумал Марочкин, — то я извинюсь и, сославшись на недоразумение, откланяюсь».
— Он ведь лежит, — услышал лейтенант.
— Болен?
— Да. Ну, раз от дочери, так идемте. Старый, как малый ведь. Я гряды копала, как вот сейчас, приходит больной, комнату снимать… — Не договорив, она умолкла и пошла тихо, на цыпочках. Ввела в комнату, наполненную запахом лекарства, затененную плотными темными занавесками, и произнесла другим голосом — солидным старушечьим баском:
— Василий Кузьмич! От дочки вашей…
Круто повернувшись, звякнув лопатой о косяк, она тотчас ушла.
Из сумрака, ослепившего Марочкина на миг, выступила кровать, и на ней что-то зашевелилось. Из-под одеяла выглянул сухонький, беленький старичок. Бородка его была так же бела, как и кожа.
— Кто? Господи! — заговорил он, выпрастывая тонкие руки. — От Кати? Из Черногорска? Господи!
— Да, от Кати, из Черногорска, — сказал лейтенант, подходя. — Вы успокойтесь.
— Что… Что с ней?