К вопросу о равенстве полов
Шрифт:
– Успокойся, милая.
– Тони, помоги мне. Я случайно узнала. В дирекцию секретный факс пришел, а я по институту в ночь дежурила. Как раз в предбаннике чай пила. Разгоняют наш институт! И нашу лабораторию – в первую голову. Приказано собрать все материалы и уничтожить в присутствии эмиссара Желтого дома. Пятнадцать лет труда, понимаешь! Сжечь все, что мы делали, все, чего достигли.
– Элли, милая, но я-то чем помочь могу?
– Ты можешь, – зашептала она, схватив меня за руку. – Я бы сама, но не могу, у меня группа крови неподходящая. У тебя все подходит – группа крови, резус, срок, совместимость.
– Но я что могу сделать?
– Роди его, Тони! Пожалуйста! Больше некому. Умоляю!
– Кого?
– Разумного мальчика. Мы собрали геном. Я имплантирую тебе яйцеклетку, ты только выноси его. А как родишь – я заберу и уеду. Ты знаешь факторию нашего института в южной Макдонии? Вот туда и уеду с мальчиком. Никто не узнает и не найдет…
Элла еще что-то бормочет, а я тупо смотрю на ее руки. Грязные, дрожащие, с обломанными ногтями. Эти руки вычленили ген разума, привили как садовник прививает черенок, в мужской геном. Неужели это возможно? Неужто – реальность. Другой бы я не поверила, но Элле верю. Она может. А я? Я, ни разу не знавшая самца, твердо решившая не иметь детей – я должна родить это чудо?
– Чего расселась? Иди руки мой!
Боже, неужто это мой голос? Неужто я решилась? Сама себе не верю. Словно со стороны наблюдаю, как руки сдергивают скатерть, раздвигают стол. Сонька, умница, без слов понимает. Стелит чистую простынь. Элла шумит водой в ванне. Вскоре выходит голая. Белого халата нет, Сонька рвет в очередной простыни дырку для головы, накидывает на Эллу, подвязывает полотенцем на талии. Чем не халат? Другим полотенцем обвязывает Элле голову. Чтоб волосы не мешали. Элла достает из гомеостата блестящую металлическую коробку с инструментами. От одного вида зажимов и ланцетов мне становится нехорошо. Ложусь на стол, закрываю глаза. Сонька решительно раздвигает мне ноги. От прикосновения холодного металла вся дрожу.
– Сначала укольчик в вену. Мы ведь не боимся укольчика?
– Мы всего боимся. Что там?
– Гормоны. Нам надо стать немного беременной.
– Если немного – я согласна…
Мать-прародительница, меня еще на юмор хватает…
– A-a!
– Вот и все. Теперь осмотрим место работы… Тони, так ты девушка? Сохранить, или порушить?
– Смеешься? Как я в консультации объясню, что залетела, не потеряв девственности? Рушь!
Обидно, аж слезы из глаз. Вместо доброго, ласкового самца будет холодный скальпель. От жалости к самой себе почти не слежу, что со мной делают. Чавкает крышка гомеостата, позвякивают стекла. Элла готовит зонд – гибкий серый шнурок с блестящей капелькой объектива на конце и черной ниточкой световода, ведущей к маске, которую она позднее опустит на глаза. Элла шевелит пальцами, и зонд послушно изгибается в любую сторону.
– Начинаем.
Еще одно холодное прикосновение, чуть слышный "пшик" зонда – и ничего больше не чувствую. Элла впрыснула заморозку.
– Опусти маску на глаза.
Сонька выполняет.
– Включи
– Как?
– Красный рычажок под скобой. Откинь скобу и медленно впе-еред… Еще чуть… Стоп! Теперь резко вправо. Хоп! Порядок! Вы-ыходим… Медленно и аккуратно выходим из матки… Вышли. Подними маску! Помоги снять зонд.
Сонька помогает Элле стянуть перчатки с тягами, управляющими зондом. Не чувствую, но слышу, как пару раз вшикает заморозка.
– Теперь займемся девственностью… Вот она была – и нет. Как будто, так и было…
Ничего не чувствую. Только жалко себя, бестолковую. Семь Холмов предлагали…
Теплые пальцы смахивают мои слезы.
– Тони, я тебе больно сделала? Прости пожалуйста.
Хочу сесть. Меня нежно, но решительно удерживают. Сонька подтирает кровь простыней и на руках переносит меня на кровать. Когда надо, она сильна как лошадь!
– Лежи, не дергайся до утра!
Соньке видней. Одергиваю ночную рубашку. Сонька замачивает в ванне простыни, Элла моет инструменты, убирает в гомеостат, натягивает мой халат. Ее мокрую одежду Сонька развешивает на кухне. А я изучаю трещинки на потолке и прислушиваюсь к себе. Через девять месяцев стану мамой. Страшно…
– Док, я тебе на диване постелю, – то ли спрашивает, то ли информирует Сонька.
– Да хоть на полу, – отзывается Элла.
У меня родится маленький человечек. Разумный самечик. Первый на планете. Наверно, я должна гордиться?
Страшный грохот в дверь.
– Именем закона! Откройте!
– Сонь, открой, а то ведь дверь снесут.
Сонька откидывает одеяло, нашаривает шлепанцы, зажигает свет.
– Девочки, это за мной, – Элла бледнеет прямо на глазах.
Щелкают замки.
– Позвонить трудно? Зачем дверь-то ломать? – Сонька верна себе. Ее грубо вталкивают в комнату, топот сапог на кухне, в коридоре, блеск вороненой стали. Сажусь на кровать, наблюдаю за спектаклем. Эллу прислонили к стенке и шмонают. На ней один халатик, но все равно шмонают. Хлопают двери ванной и туалета. Что у нас в ванной?
– Мало мне месячных, теперь вас принесло, – слышу свой сиплый, словно прокуренный голос. А что? Хорошая легенда.
Элла выходит из ступора.
– Не получите, слышите! Ничего не получите! Это мое!!! – визжит, хватает в охапку гомеостат и бросается к окну. Звон стекла – и тридцатикилограммовый сундук вылетает в темноту ночной улицы. Через секунду доносится грохот.
Немая сцена. Так я ее и запомнила. Шум дождя, Элла в тесном халатике у разбитого окна, черные мокрые кожанки, Сонька с гордым и независимым видом…
– Мало мне месячных, теперь окно выбили… Соня, тебе нельзя волноваться, ты девочку носишь, – не к месту вспоминаю я. Элла начинает смеяться.
– Получили?! Съели?! Вот вам мои образцы! Вот вам результаты! – она давится словами сквозь смех, сползает на пол, а по руке прокладывает дорожку капля крови. Еще пара черных курток прибегает с улицы. Старшая оперативной группы тянет из кармана мобильник. Докладывает начальству. Слов почти не слышно. "Выбросила в окно". "Да, сама. С восьмого этажа". "Нет, восьмой этаж, одни осколки". "Сошла с ума? Да, очень похоже. Невменяема". "Поняла".