К востоку от Эдема

Стейнбек Джон Эрнст

— А ты?

— А я не хочу терпеливо дожидаться, как и что получится из этой сказки. Я хочу жить взаправдашней жизнью. Понимаешь, Кейл, мы с ним разные, настолько разные, что почти чужие. Мы цеплялись за сказку по привычке. Но я больше не верю в красивые сказки.

— Что же будет с Ароном?

— Он всегда старался, чтобы получилось, как он хочет. Ради этого готов все вверх дном перевернуть.

Кейл стоял, уставившись в землю.

— Ты мне не веришь? — спросила Абра.

— Разобраться пытаюсь.

— Понимаешь, ребенку кажется, что он центр Вселенной.

Все, что делается вокруг, делается для него одного. Другие люди в его глазах просто куклы, с которыми он играет. Но когда ребенок подрастает, он начинает сравнивать себя с другими, узнает себе цену, находит свое место в мире. Начинает понимать, что не только люди что-то должны ему, но и он должен людям. Это гораздо труднее, зато справедливее. Я рада, что ты рассказал мне про Арона.

— Рада?

— Да, рада. Теперь я убедилась, что была права. Узнать плохое про собственную мать — это удар. Арон не перенес удара, потому что он разрушил придуманную им сказку. А другого, реального мира он не хочет знать. Вот он и перевернул все вверх дном, все поломал. Он и меня поломал, когда объявил, что хочет быть священником.

— Это надо обмозговать, — проговорил Кейл.

— Давай сюда мои книги, — сказала Абра. — И передай Ли, что я приду. Я теперь свободна. Мне тоже надо кое-что обмозговать. Знаешь, Кейл, мне кажется, я тебя люблю.

— Я нехороший.

— Именно за то, что ты нехороший, — Кейл не чуял под собой ног.

— Она завтра придет! — с порога крикнул он Ли.

— Что-то ты взбудоражился, — ответил тот.

4

В дом Абра вошла на цыпочках. В прихожей прокралась вдоль стены, где не скрипел пол, хотела было подняться к себе по устланной ковром лестнице, но передумала и пошла в кухню.

— Пришла, — встретила ее мать. — Подзадержалась.

— Надо было остаться после уроков. Как отец, лучше?

— Думаю, что да.

— Что доктор сказал?

— То же самое, что вначале, — переутомление. Ему нужен отдых.

— По его виду не скажешь, что переутомился.

Мать открыла ящик, вынула три картофелины и положила их в раковину.

— Отец очень стойкий человек, дорогая. Никогда не пожалуется на здоровье. Зато я хороша, могла бы и догадаться. Столько сил отдавал на помощь фронту, и это не считая собственной работы. Доктор говорит, что такой человек может сразу слечь.

— Можно, я загляну к нему?

— Видишь ли, Абра, мне кажется, ему не хочется никого видеть. Давеча судья Кнудсен звонил, так отец велел сказать, что спит.

— Тебе помочь?

— Пойди сначала переоденься. Не дай бог, запачкаешь новое платье.

Абра прошла на цыпочках мимо отцовского кабинета и поднялась к себе. Ее комната слепила полированными поверхностями мебели и яркими, цветастыми обоями. Фотографии родителей в рамочках на столе, стихотворные послания в рамочках на стенах, туфли, аккуратно поставленные рядышком у кровати на натертом полу, — решительно все на своем, раз и навсегда определенном месте. Мать все делала так, как хотела: кормила ее, выбирала платье, устанавливала распорядок жизни. Абра давно отказалась от мысли завести

себе личные, только ей принадлежащие вещи. Даже в собственной комнате она не знала уединения. Уединялась она единственно в свои мысли. Несколько писем, которые она хранила, находились в гостиной — были спрятаны в двухтомных «Воспоминаниях Улисса С. Гранта»

. С тех пор, как генеральские мемуары сошли с печатного станка, ни одна живая душа в доме, кроме нее самой, не прикоснулась, насколько ей было известно, к их страницам.

Абра не задумывалась, почему ей сейчас так хорошо. Многое она сердцем чувствовала и не любила говорить. Она прекрасно знала, к примеру, что отец вовсе не болен. Скрывает он что-то. А вот Адам Траск, напротив, точно болен: она видела, как он, шаркая ногами, брел по улице. Интересно, мать знает, что отец притворяется?

Абра скинула платье и надела ситцевый сарафанчик, предназначенный для работы по дому. Причесав волосы, сна прошла на цыпочках мимо комнаты отца и спустилась вниз. Там она вытащила из дневника открытку, полученную от Арона, и в гостиной вытряхнула из второго тома «Воспоминаний» его письма, плотно сложила и, подняв юбку, засунула их под резинку панталон. Письма немного выпирали на животе, но на кухне она надела передник, и стало совсем незаметно.

— Можешь почистить морковь, — сказала мать. — Вода вскипела?

— Закипает.

— Тебе нетрудно положить бульонный кубик в эту чашку? Доктор сказал, что отцу очень полезен бульон.

Когда мать понесла наверх дымящуюся чашку, Абра открыла мусорную топку в газовой плите, кинула туда письма и подожгла.

Мать вернулась, потянула носом.

— Дымом пахнет.

— Это я мусор сожгла. Ведро было полно.

— Надо спрашивать, прежде чем берешься что-нибудь делать, — сказала мать. — Я коплю сухой мусор и по утрам обогреваю им кухню.

— Прости, мама, я не подумала.

— Пора научиться думать о таких вещах, дорогая. Ты какая-то рассеянная последнее время.

— Прости, мама.

— Бережливость — это статья дохода. В столовой зазвонил телефон. Мать пошла туда, сняла трубку, и Абра слышала, как она сказала: «Нет, к нему нельзя. Доктор запретил. Нет-нет, категорически никаких разговоров. Ни с кем».

Вернувшись в кухню, она сказала:

— Это опять судья Кнудсен.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

1

На другой день в школе Абра была невнимательна: она предвкушала встречу с Ли. На перемене ей попался Кейл.

— Ты сказал, что я сегодня приду?

— Он уже какие-то пирожные затеял, — сказал Кейл. На нем была военная форма: гимнастерка не по росту с жестким стоячим воротничком, на ногах краги.

— У тебя строевая, — сказала Абра. — Тогда я одна пойду. А какое пирожное?

— Не знаю, кажется, корзиночки с клубникой. Оставь штучки две, ладно? Хоть попробовать.

— Хочешь посмотреть, что тут? Это я Ли подарок приготовила. Гляди! — Она открыла картонную коробку. Новая картофелечистка, только кожицу снимает. И очень удобная. Думаю, ему понравится.