К западу от Октября (сборник)
Шрифт:
Тут действительно появился лорд Килготтен, простая душа: в гробу, водруженном на телегу с его фермы; а уж за телегой растянулась на полдороги вереница из автомобилей, легковых и грузовых, палимая солнцем пуще прежнего.
– Ну и процессия! – воскликнул Финн.
– В жизни такой не видывал! – воскликнул Дун.
– Прикусите языки, – вежливо сказал священник.
– Боже мой, – произнес Финн. – Вы только поглядите на этот гроб!
– Видим, Финн, видим! – ахали все присутствующие.
Ибо
Это были доски от ящиков, планки от винных упаковок, доставленных морем из Франции для погребов лорда Килготтена!
У завсегдатаев паба перехватило дух. Они закачались, хватая друг друга за локти.
– Ты ведь умеешь читать по-ихнему, Финн, – прошептал Дун. – Назови хотя бы марки!
Оглядев гроб, сделанный из винной тары, Финн почтительно изрек:
– Разрази меня гром. Смотрите! Вот «Шато лафит Ротшильд», урожая тысяча девятьсот семидесятого года. Вот «Шато неф дю пап», шестьдесят восьмого. Тут наклейка вверх ногами: «Ле Кортон»! Смотрим снизу вверх: «Ла Лагюн»! Какой шик, боже ты мой, какой высокий класс! Я бы и сам не прочь, чтоб меня похоронили в таком клейменом дереве!
– Интересно, – вслух подумал Дун, – а изнутри ему видны эти клейма и марки?
– Ты лишнего-то не болтай, – буркнул священник. – А вот и остальное!
Мало того что при виде покойника в гробу солнце ушло за облака, так за этим последовало второе явление, которое ввергло обливающихся потом горожан в полнейшее замешательство.
– Можно было подумать, – припоминал впоследствии Дун, – будто кто-то оступился, упал в могилу, сломал ногу и нарочно испортил такой день!
Дело в том, что составляющие процессию легковые и грузовые машины были кое-как нагружены ящиками с продукцией различных французских виноградников, а замыкал шествие громоздкий старинный фургон, какими пользовалась в прежние времена компания «Гиннес»; его тянула упряжка горделивых белых лошадей в траурном уборе, вспотевших от непривычного груза.
– Будь я проклят, – сказал Финн, – если лорд Килготтен не привез угощение для собственных поминок.
– Ура! – разнеслось над кладбищем. – Вот что значит приличный человек!
– Не иначе как догадался, что нынешняя жара распалит даже монашку и священника, а у нас языки вывалятся от жажды!
– Дорогу! Освободи проход!
Народ расступился, чтобы пропустить на кладбище этот обоз с булькающим грузом, помеченным бирками из Южной Франции и Северной Италии.
– Когда-нибудь, – прошептал Дун, – нужно будет воздвигнуть Килготтену памятник за его понимание дружбы!
– Размечтался, – сказал священник. – Не время об этом заикаться. Ибо после гробовщика приходит кое-кто пострашнее.
– Кто
Пропустив к могиле последний фургон с вином, по аллее в одиночку шагал человек с напомаженными усами, в шляпе и начищенных до блеска туфлях, в застегнутом наглухо пиджаке, из-под обшлагов которого виднелись, как положено, белые манжеты, под мышкой он сжимал плоскую папку, напоминавшую дамскую сумочку. Он словно вышел из ледника, прорубленного в залежах снега: язык напоминал сосульку, а глаза – замерзшие лужицы.
– Боже правый! – сказал Финн.
– Это стряпчий? – предположил Дун.
Незнакомцу дали дорогу.
Стряпчий – а это он и был – прошествовал мимо, как Моисей, перед которым расступилось Красное море, как король Людовик на прогулке, как самая заносчивая шлюха с Пикадилли: нужное подчеркнуть.
– Душеприказчик Килготтена, – зашипел Малдун. – Я видел, как он вышагивает по Дублину – ни дать ни взять вестник апокалипсиса. И фамилия у него лживая: Клемент, то бишь милосердный. На полрожи ирландец, на всю рожу англичанин. Хуже не придумаешь!
– Что может быть хуже смерти? – прошептал кто-то.
– Скоро узнаем, – пробормотал священник.
– Джентльмены!
Толпа повернулась на голос.
Стряпчий Клемент остановился на краю могилы и, достав из-под мышки заветный портфель, извлек на свет перевязанный лентой и украшенный гербом документ невероятной красоты, от которой начиналась резь в глазах и боль в сердце.
– До начала траурной церемонии, – сказал он, – прежде чем отец Келли приступит к панихиде, я должен сделать сообщение. В завещании лорда Килготтена имеется дополнительное распоряжение, которое я сейчас оглашу.
– Прямо одиннадцатая заповедь, – пробормотал священник, опустив голову.
– А как звучит одиннадцатая заповедь? – хмуро спросил Дун.
– Для тебя – так: «Попридержи язык свой, не хлопай ушами своими», – сказал священник. – Шшш.
Ибо стряпчий, развязав ленту, стал зачитывать документ, и в жарком летнем воздухе зазвучало следующее:
– «…исходя из того, что мои погреба ломятся от лучших марочных вин из разных стран мира…»
– Это точно! – подтвердил Финн.
– «…исходя из того, что граждане города Килкока не ценят тонкий продукт, а предпочитают… э-э-э… крепкие напитки…»
– Кто сказал?! – взорвался Дун.
– Будешь у меня землю жрать, – вкрадчиво предупредил священник.
– «…настоящим заявляю, что вопреки расхожему мнению, – декламировал стряпчий с мстительным удовольствием, – человек может забрать кое-что на тот свет. Такова моя воля, изложенная в дополнительном распоряжении к моему завещанию, совершенному, предположительно, за месяц до моей кончины». И подпись: «Уильям, лорд Килготтен». Датировано седьмым числом предыдущего месяца.