Каан-КэрэдэИзбранные произведения. Т. III
Шрифт:
— Каких полетов?! — вскинул голову Эрмий.
— Вот тебе здравствуйте! — ответил брат. — Ты думаешь, мы здесь только из-за ваших покрышек?
Он глотнул из алюминиевой чашечки французского коньяку, похвалил, и стал сбивчиво и громко рассказывать о путях над тайгой, в снег, в дождь, в туман, о шести вынужденных отчаянных спусках, о ночевках у костра, о своеобразных триумфах в маленьких глухих городках и селах, до слез благодарных, что их не забывают, что к ним, через тысячи верст, летит волшебная птица. — Потом он заговорил о потешном своем Мишке, предназначенном в подарок брату, о Лидочке, о ее путешествии
— А ты не хотел бы поработать у нас? — помолчав, спросил он. — Ей богу, здесь интереснее!
— Я ведь тебе писал, — что я не прочь; — сказал Эрмий, — но я женат, у меня семья и это зависит…
— А Чеки у нас теперь вроде, как вовсе нет, — прибавил Андрей. — Впрочем, бывших белых, «б» в квадрате, у нас в авиации сколько хочешь. Это пустяки. Нам работников нужно! А там, будь ты хоть раз-коммунист, но если ты гробишь машины…
— Глупости! — покраснел Эрмий… — Это надо серьезно обсудить совсем с другого конца. Вот что… у тебя ведь лонжерон не в порядке: нельзя ли тебе устроиться слетать с нами до Москвы, для ремонта что ли? Вот бы хорошо было! Побывали бы в Демске, поговорили…
— Это, конечно, гениально, потер лоб Андрей… — Ну, надо выходить. Подумаю. Только чур дать мне «фору», чтобы я не отстал на моем тихоходе.
— Сговоримся!
Они вышли из каюты. На двери черно-красная эмалевая надпись:
«T"ur nicht "offnen bevor motore abgestellt» [1] .
Подбежала Зоя.
— Когда же вы будете летать?
— Вот сейчас отведут этого слона, полечу, — сказал Андрей Бронев.
— А меня возьмете?
— Это для изучения Алтая, что ли?
1
«Не открывать до отключения моторов» (Прим. изд.).
— Я обязательно вас «покатаю»! — сказал Эрмий.
— Вот чудесно, чудесно! — загорелась она.
Борт-механики испытывали ударами молотка упругость правой камеры. Фишер открыл бензин, чтобы налить в кружку. Щедрая струя полилась из-под брюха «Варнемюндэ». Аэроплан сразу чем-то напоминал живое существо. Теплая лужа замаслилась на траве под ним. Андрей Бронев улыбнулся, закричал:
— Мочится, значит живет!
— Андрей, — смутился Эрмий, — здесь… дамы! Бронев и Зоя расхохотались.
— Совсем ты, видно, отстал от века! — сказал он. — Этот афоризм принадлежит известной советской писательнице и опубликован в «Известиях ЦИК СССР»… Нет, тебе положительно необходимо побыть в России!
— Видать, мои милые, видать! — ораторствовал огромный седой кержак: — И сивера и солнопеки, в раз!
— Точно медовухи хватил, — сказал парень.
Горцы молчали, как переполненные ручьи, но по светящимся лицам видно: вот разъедутся по аилам, запоют нескончаемые песни о железной птице, Темир-Кун — Каан-Кэрэдэ.
Эрмий протиснулся сквозь чащу шуб. Андрей сделал последний круговой полет, всего — пять.
— Ну, теперь позволь мне слетать один раз, — крикнул Эрмий. — Давно я не летал на таком малютке!
По правилам этого не полагалось, но Бочаров сразу согласился: как
Эрмий посадил в аэроплан Иван Иваныча и Зою, побежал в толпу.
— Айда, товарищ, — потянул он Кунь-Коргэна: — Ты меня на своей лошадке катал, теперь я тебя прокачу!
Кунь-Коргэн шел, как лань за удавом; но лицо его было азиатски-спокойно: черные, внимательные глаза смотрели на него.
— Вы знаете, кто это? — возбужденно зашептала Зоя: — Шаман!
Авиатор остановился. Голубое горное солнце. Сквозь солнечный свет полетели круги и дымы. Сказка! Уж не чудится ли ему, как пилоту с виккер-вимми?.. Но все это одна секунда. Эрмий улыбнулся.
— Вы боитесь?
— С тобой — нет.
Острая волна крови качнула его в высь.
— Контакт!
— Возьмите еще мальца-а! — крикнул Бочаров, таща храброго Шараная…
— Есть контакт!
Кунь-Коргэн напряженно смотрел на девицу рядом: ничего, — не боится. Нестерпимо, как небо, взревел Каан-Кэрэдэ, сдвинулся. Мчится, словно граненая стрела, мир. Какой бег у Каан-Кэрэдэ! Ровнее лучшего иноходца! Дым пошел от корня его головы, будто искры посыпались: летит, летит! Вдруг повалился набок. Закружилась земля, как в миг страшного экстаза, ужас бездны внизу. А волшебница рядом — смеется. Значит — ничего. Опять летит прямо, высоко.
Смотрит Кунь-Коргэн — рукой подать: священная тайга, белок Ял-Менгку, — центр Существующего. Поднял ладони, помолился… Выше, в царство Улыеня, мчит Каан-Кэрэдэ. Облака внизу, словно караван белых верблюдов. Закружились снежные голубые вершины. Велик Хан-Алтай! Могуч конь! Выше! Кажется Кунь-Коргэну: семь дней камлает он семи светлым бурханам, идет к основанию трех небес. Под синей ясностью клубятся, расцветают облака. И вот — уже не облака, а белая береза — Бай-Каин. У Бай-Каин стоит белая жертвенная лошадь, привязана к Бай-Каин серебряным поводом.
Вдруг черная сила рванула кверху, Кунь-Коргэн упал лицом в колени, летит — летит в рот ада. Каменный пик внизу, как железный тополь без сучьев. Взглянул Кунь-Коргэн на волшебницу: испугалась! кричит!.. Гремит, как небо, Каан-Кэрэдэ, нет в нем опоры, пустой воздух хватают руки, холод ползет снизу. Закричал Кунь-Коргэн, закричал Иван Иваныч, закричал парнишка. А в переднем окошечке — голова летучего наездника: смеется! И вот опять летит ровно.
Очнулся Кунь-Коргэн, смеется. Смеется Иван Иванович, смеется Шаранай, смеется девица. Только не слышно: огромен, как небо, крик Каан-Кэрэдэ! Летит — вертит золотым клювом… Но вот — тише рев. Ближе земля. Легким дымом растаяла Бай-Каин и с нею жертвенный конь. Смотрит Кунь-Коргэн: вот его Катунь, вот его Акмал, вот его юрта — меньше опрокинутой чашки для аракы. Забил Каан-Кэрэдэ копытами оземь, остановился.
Кунь-Коргэн глубоко вздохнул.
Кунь-Коргэн вышел оглушенный, идет, не видя, пьяный, хоть аракы, терпкого кисловатого вина вовсе не пил, — а лицо спокойно.
— До Бай-Каин поднялись, — говорит.
— Бай-Каин, Бай-Каин, — летит говор.
Иван Иванович долго не уходил, рылся за пазухой, бурчал: «Постой, постой». Достал двугривенный и сунул пилоту.
— На, таварищ!
Эрмий вздумал обидеться.
— Дурак ты, Ермошка, — сказал Андрей: — На чай что-ли тебе дают? Это в пользу Авиахима!