Кабаре
Шрифт:
Синьора Доротея была на седьмом небе от счастья и вбила себе в голову, будто она ясновидящая. Она тут же отправила синьора Порцио в мастерскую, чтобы фотографию из журнала вставили в рамку, а потом повесила ее на видное место в приемной, где скорбящие могли бы ею восторгаться.
Я купила еще несколько экземпляров и подарила один из них дяде Бирилло и тетушке Нинфе. Даже расписалась поперек фотографии, как делают, когда дают автограф. Они очень мною гордились. В те годы у них еще не было телефона, поэтому тетушка Нинфа, взяв записную книжку и пригоршню монет, отправилась на почту и провела там целый день, сообщая новость всем знакомым. Вскоре очередь из желающих позвонить обвилась
Еще один экземпляр я подарила Фьямме.
— Это ты? — зачем-то спросила она и засмеялась.
Последний журнал достался Пьерино. Он затащил его в клетку и тут же на нею нагадил.
Глава 12
В четверг, 15 июня 1972 года, я должна была явиться в Чивитавеккья, по адресу Банкина, 5, а оттуда, согласно рекламному проспекту, отправиться на борт «Святой Доменики», в забытый мир роскоши и изящества. Но сначала мне нужно было многое сделать. Фьямма, которая к тому времени оказалась беременна, пришла ко мне и критическим взглядом изучила содержимое моего гардероба.
— Ничего из этого носить нельзя, — безмятежно заявила она. — Впрочем, если на море тебе доведется присутствовать на похоронах, тогда будет в самый раз.
В самом деле, большая часть моих нарядов покупалась с прицелом на похороны. Специфика моей работы не допускала ярких мини-юбок и туфель на платформе, которыми Фьямма привыкла шокировать и восхищать важную министерскую публику.
Мы вместе отправились в район пьяцца ди Спанья, где было полным-полно желающих что-нибудь купить, иностранных туристов, продавцов мороженого, жиголо, художников и священников и где располагались самые модные магазины города. Не обращая внимания на мои протесты, Фьямма быстро наполнила чемодан всем самым легким, коротким и тесным, что ей удалось найти.
— Бога ради, Фреда, — все время говорила она — тебе же двадцать три, а не сорок семь. А ты так и норовишь всю жизнь прожить старухой.
Тогда эти слова стали для меня настоящим потрясением, но обдумав их позже, я пришла к выводу, что сестра права.
Итак, одной проблемой стало меньше. Или станет, если я наберусь мужества надеть коротенькое жгуче-розовое платье с такого же цвета трусиками и заостренной кепочкой, золотистый парчовый комбинезон или широченные брюки с зеленовато-лимонной нейлоновой кофточкой. Синьора Доротея согласилась в мое отсутствие присматривать за Пьерино. Только ей одной могла я доверить своего любимца.
Оставалось еще одно дело, которое необходимо было сделать до отъезда.
Мне давно не давали покоя мамины зубы. Каждый вечер перед сном, уже в полудреме, я думала о них. Я вспоминала мамину улыбку, и мне хотелось ее вернуть. Теперь было самое время сделать это.
Вот почему в воскресенье, 11 июня 1972 года, я на двух автобусах добралась до того места, где семь лет назад мамина жизнь прервалась, а моя разбилась вдребезги. С тех пор я там не была. На сей раз дорога показалась мне не такой длинной и не такой трудной. Я стала спускаться вниз с холма, припоминая все детали того дня, казавшиеся мне забытыми.
Маки, росшие вдоль дороги; белые бабочки; клубившаяся пыль; припекавшее солнце; ветерок, обдувавший лицо, ерошивший волосы, норовивший сорвать шляпку с маминой головы; и ее смех. Невидимый оркестр, игравший «Io So Perche», и подпевавший ему мамин голос. Ветер засвистел сильнее. Загудел у меня в ушах. Лопнул пузырь Фьямминой жевательной резинки. Воздух сделался упругим и тугим, машина вышла
Я побежала. Ноги едва поспевали за телом. Мне казалось, что они вот-вот останутся позади, а я полечу с холма вниз, широко раскинув руки. Потом я споткнулась. Я бежала и бежала, не понимая, что слышу свой собственный крик. Наконец я оказалась у подножия холма, приказала ногам остановиться, но по инерции пробежала еще с десяток шагов. Наклонилась вперед, чтобы кровь прилила к голове. Я бежала так быстро, что теперь вдруг почувствовала жуткую слабость. Мне даже показалось, что не только легкие, но и сердце выпрыгнули из моего тела от быстрого бега. Я немножко постояла, согнувшись, потом распрямилась и медленно пошла вперед.
Я нашла то место, где машина остановилась и где лежал мертвый старичок, хотя там не было никаких явных примет аварии. Только пустота, которая странным образом делала это место еще менее приметным. Почему это случилось? Ну, почему?!
Дом, стоявший неподалеку, теперь выглядел еще дряхлее, хотя в тот день я вообще не обратила на него внимания. Некоторые окна были заколочены, другие разбиты; один из ставней сорвался с петли и жалобно болтался. Я вошла в ворота, они еле открылись, так давно ими никто не пользовался. Сад, когда-то очень красивый, зарос плющом и сорняками. Колючки цеплялись за одежду, когда я шла к высокой пальме. Бросались врассыпную испуганные ящерицы. На мохнатом пальмовом стволе висел пошловатый венок из анютиных глазок — без сомнения, дело рук тетушки Нинфы.
Чуть выше я нашла то, что искала. Мамины зубы. Впившиеся в ствол. Шесть штук. В форме полумесяца. Я достала из кармана предусмотрительно захваченные плоскогубцы и один за другим выдернула зубы. Собрав все шесть, завернула их в носовой платок и вернулась в город.
В тот же день я похоронила их в маминой могиле, а через год на том месте вырос богатый урожай репы. Почему именно репы? Понятия не имею. Но мне было приятно.
Глава 13
В четверг утром Пьерино, синьора Доротея, синьор Порцио, дядя Бирилло, тетушка Нинфа, Полибио Насо, муж Фьяммы (сама она уехала на встречу с президентом и присутствовать не могла), и одна пожилая женщина с протезом вместо руки, которую я никогда раньше не видела, устроили на пристани пышные проводы.
Фотограф из «Похоронного альманаха» пришел снова, снимал меня фотоаппаратом с огромным объективом, и я чувствовала себя настоящей звездой. Пристань украсили лентами и воздушными шариками, корабельный оркестр расположился на палубе и играл веселые мелодии, приглашая меня на корабль. Поднявшись на борт в новых белых туфлях на платформе, я вдруг поняла, что никогда нигде не бывала, и ощутила щемящую тоску по дому. Мне захотелось развернуться и убежать. Но было поздно. Симпатичный мужчина в изящной форме свистнул в свисток, матросы подняли швартовы, из гигантской трубы вырвались клубы черного дыма, а от оглушительного гудка, раздававшегося откуда-то из чрева корабля, меня начала бить мелкая дрожь.
Я даже не заметила, как между бортом корабля и пристанью забурлила вода и мы отплыли. Другие корабли приветственно загудели, а один старый морской волк запустил парочку дохлых фейерверков. Его обожженное лицо и руки свидетельствовали о том, что он не впервые развлекается с пиротехникой, причем делает это не слишком успешно.
Я посмотрела вниз, на тех, кто махал мне рукой на прощанье, и заметила ту женщину с протезом. Она махала особенно настойчиво, без устали. Сквозь шум двигателей мне было приятно услышать хриплый голос Пьерино, который пожелал мне приятного путешествия.