Каббала

Уэйт Артур

Известия о великой литературе, которая якобы существовала – ex hypothesi – с незапамятных времен в еврейском мире, впервые появились в XV в., когда Пико делла Мирандоле благодаря чистой случайности посчастливилось приобрести у безымянного еврея странные манускрипты, и могли остаться незамеченными, если бы всякое ценное свидетельство прошлого, что попадало в руки этого человека, не приковывало к себе его внимание; те несколько судьбоносных лет, что этот поборник «примирения философов» посвятил поискам и исследованиям своего приобретения, исколесив ради этого всю Европу, не прошли даром. Сам Пико делла Мирандола был посвящен в еврейскую теософию Элиасом дел Медиго, подвизавшимся на кафедре в Падуанском университете; он написал по просьбе Мирандолы два трактата – один о Разуме и другой о Пророках (1481 – 1482), которые, по-видимому, так и не вышли в свет и были написаны на еврейском языке, как и его трактат De Substantia Orbis (1485), опубликованный, однако, в Базеле лишь в 1629 г. Последний трактат был переиздан в Вене в 1833 г. с комментариями Исаака Реджио.

Пико делла Мирандола был, в известном смысле, для своего времени человеком критического мышления: он, например, писал о ложных притязаниях астрологии; но вообще эта эпоха не отличалась критическим подходом к проблеме аутентичности произведений, имеющих репутацию древних по сложившемуся мнению или голословному утверждению, еще

менее интересовались в это время проблемой авторства. Кажется, где-то я уже говорил о той опасности, которая подстерегала всякого, вступившего в эту опасную область исследования. В нашем случае, скажем, усомниться в том, что Зогар – этот, несомненно, главный каббалистический кодекс – содержит подлинные высказывания рабби Шимона бар Йохая, в сущности, означало, что далее придется поставить под вопрос авторство Пятикнижия; то есть я хочу сказать, что это открывало столь широкий горизонт для спекуляций, что одно влекло за собой другое.

И однако, близилось время, оно было не за горами, когда сокровище Пико делла Мирандолы подверглось критическому анализу и была сделана попытка отличить поддельный Зогар от подлинного: первый как творение некоего Моше де Леона, появившееся в XIII столетии, и второй, возраст и ценность которого установить невозможно. Это различение целиком остается в области чисто умозрительной, поскольку никто никогда не видел второй Зогар; и, может, в данном месте об этом не стоило бы упоминать, но заметим все же вскользь, что приобретенные Пико делла Мирандолой манускрипты представляли собой, судя по всему, именно то творение, которое на протяжении свыше шести веков было известно как Сефер ха-Зогар. Каталог собранных им кодексов был издан в 1651 г. французским библиографом Гаффарелем³, и в единственном переводе текста Зогара на живой язык⁴ каждый раздел имеет приложение в виде примечаний из него. Там масса ошибочных ссылок, но в целом этот каталог отражает текст; то, что опущено в одном разделе, иногда можно найти в другом; и хотя результаты усилий Гаффареля никоим образом нельзя считать репрезентативными в качестве некоего краткого резюме текста Зогара – чего и тени нет, – не подлежит сомнению, что приобретение Пико делла Мирандолы и есть то, что нам известно под именем Зогар. Альтернативного текста нет, а приведенные выше дифференциации являются предположением, которое никого не может ввести в заблуждение⁵.

Вклад Пико делла Мирандолы в знание Зогара в Европе ни в коей мере не превосходит сам факт его существования. Его латинские тезисы на сей счет нельзя считать репрезентативными, как и все, что вышло из-под его пера. Одно остается неоспоримым: он был первым представителем христианского мира, в руки которого попала эта книга, под каким бы обличьем она ни была, и она явно попала к нему в том авторитетном виде, в котором впоследствии оказалась представлена в Кремонском и Мантуанском изданиях⁶. Мы не в состоянии выяснить, при каких обстоятельствах эти издания появились каждое в свое время⁷, но, насколько лично мне и другим исследователям удалось проследить библиографию каббалистической литературы, никаких других более ранних манускриптов этого корпуса не было. Пико делла Мирандола не только первым держал в руках все рукописные тома Зогара, но и первым выявил различные в нем элементы, допускающие христианское прочтение концепции Божественной икономии, какова бы ни была их ценность⁸. Я еще коснусь их в конце этого исследования, когда придет время сказать несколько слов о том, что прочтение Каббалы в христианской перспективе, начало которому положил Мирандола, стало – почти без исключения – предпосылкой всех ученых мужей, которые пришли ему на смену, включая и тех, кто перевел и издал Зогар на французском языке. Пико делла Мирандола скончался молодым⁹, но есть свидетельства, проливающие свет на возможности реализации его великой мечты о том, чтобы сам римский понтифик в лице папы Юлия преклонил слух к его красноречивым призывам и изменил отношение к Израилю в свете христианских идей в Каббале¹⁰.

Как бы то ни было, но именно в этой перспективе Зогар стал известен в Европе, однако минуло чуть не столетие, прежде чем появился человек, которого мы должны упомянуть в этом контексте. Имя его Уильям Постель. Это он впервые перевел Сефер Йециру – Книгу Творения – на латинский язык и тем самим познакомил ученых и тянущихся к познанию европейцев с основоположным материалом всей Каббалы с ее доктриной о сфирот, о Божественной силе двадцати двух букв еврейского алфавита и о тайне чисел. Я не буду говорить, что Книга Творения подобна тому самому горчичному зерну из притчи, которое вырастает в большое дерево, поскольку Зогар ни в коем случае не является ее развитием, если не считать доктрины о буквах и числах; но она считается в Израиле изначальным текстом всей каббалистической литературы, и вклад Постеля в наше знакомство с Каббалой, сколь бы общим оно ни было, гораздо существенней для наших целей, чем почти спорадические Conclusiones Каbbalisticae Пико делла Мирандолы. Предание приписывает Постелю перевод и Сефер ха-Зогар, что было бы неоценимым сокровищем, буде таковой имел место и сохранился до наших дней¹¹. Мне неизвестно, как и с чьей легкой руки родилось это соблазнительное предание, но через двадцать лет в него твердо уверовали французские эзотерики, приложившие немалые усилия к его поиску, не приведшие, разумеется, ни к чему. Вместе с тем для такого поиска имеются основания не только в предании: читая самый известный трактат Постеля Clavis Absconditorum, невозможно отделаться от мысли, что он хорошо знаком с текстом, а потому вполне мог предпринять подобный труд¹². В нем речь идет о душе Посредника как первом творении Бога и Торы (Закона), миротворца вселенной, соотносимого со сфирой Бина—Понимание, атрибуты и местопребывание которого, согласно Зогару, связаны со Шхиной¹³ [4] . Это не единственный момент, связывающий Постеля с главным кодексом сокровенной традиции иудаизма, хотя нам остается только констатировать данный факт, не вдаваясь в подробности.

4

Здесь и далее под знаком * примеч. пер. (см. с. 28).

Между периодами Пико делла Мирандолы и Уильяма Постеля были, как мы увидим, такие личности, как Корнелий Агриппа и Парацельс; но первый больше ассоциируется с так называемой практической Каббалой, с учениями о власти Божественных Имен, тайнами чисел, ангелологией и демонологией, почерпнутыми по большей части в других источниках, а не в Зогаре; что касается второго, то он использовал слово «Каббала» вне всякой связи с его еврейским происхождением.

Современником Постеля был Иоганн Рейхлин, или Кадмион, посвятивший свои

три книги, озаглавленные De Arte Cabalistica, папе Льву X. Этот труд в целом посвящен доктрине мессианства, и цель его – показать, что Тот, кого ожидал Израиль, уже пришел. Не берусь утверждать со всей определенностью, но, насколько я знаю, он первым высказал мысль о том, что на древнееврейском имя Иисус составлено из согласных Имени Яхве = с добавлением священной буквы Шин = – то есть Йегешуа¹⁴. Он приводит имена многих писателей-каббалистов, ни разу, по крайней мере, по имени не называя собственно Зогар. Рейхлин написал также De Verbo Mirifico¹⁵. Современник Рейхлина Петр Галатин, итальянский еврей-выкрест, автор De Arcanis Catholicae Veritatis¹⁶, двенадцатитомного труда, построенного на каббалистических текстах в форме беседы между автором, неким Хогостратином, о котором я ничего не нашел, и Рейхлином. Этот труд значительно более обширный и эрудированный, чем работы последнего, и в нем упомянут Зогар, хотя видно, что автор знаком с ним понаслышке. Тема – тоже учение о Мессии, причем раскрывается она очень оригинально.

Третье значительное имя – Пауль Риччи, еще один обращенный еврей, однако его трактат Celestial Agriculture¹⁷ не имел большого влияния. Он же написал Statera Prudentum о Законе Моисеевом, Христе и Евангелии, но это произведение было осуждено, как и ряд других трактатов, в том числе и одно о деяниях каббалистов, напечатанное в Нюрнберге в 1523 г.

Целью данного предисловия было показать в общих чертах условия, в которых в Европе стал известен главный текст Каббалы; далее каждому христианскому исследователю и писателю, освещавшему эту тему, будет посвящена отдельная глава. Сейчас нам достаточно показать, что с самого начала в изучении каббалистической литературы вне еврейства принимало участие немало христианских ученых и что объектом их интереса было желание выявить в сокровенном еврейском учении христианские элементы – первым делом в Зогаре и затем в литературе, связанной с ним.

Для тех, кто будет читать это исследование с философской и исторической точки зрения, необходимо разъяснить его главную тему и причину его ориентации на определенный контингент. Насколько я понимаю, после деструктивной критики доктора Гинсбурга тема Каббалы выпала из поля зрения английского ученого мира. В области чисто научных исследований – метафизических или исторических по направленности – непосредственно в период, предшествовавший написанию этого труда, не было никакого интереса к предмету, как не было его и в момент выхода его в свет, но причина здесь отнюдь не в критике доктора Гинсбурга. Честно говоря, со дней Роберта Фладда и Томаса Воэна, Кадуорта и кембриджских неоплатоников всегда существовала определенная категория ученых, для которых все, что связано с Каббалой, представляло особый интерес, и эта категория сейчас, пожалуй, еще более многочисленная, чем до 1865 г. В плане интеллектуальном это даже более значительная группа, чем может себе представить академический читатель в силу отсутствия знакомства с литературой, ее представляющей. Речь идет об исследователях и мыслителях из теософских и эзотерических кругов, хотя само это обозначение недостаточно точное и, как правило, относится к людям, не слишком почитаемым в академическом мире. Сложилось мнение, будто адепты подобных учений предрасположены к ним из-за своей неспособности к более серьезным научным занятиям и потому тратят время на пустяки. Но те, о ком я говорю, не заслуживают подобного насмешливого и высокомерного отношения: эти люди верят в непреходящую ценность сокровенной религии, вернее, некоей мистической традиции, восходящей к истокам человеческой истории, и в сравнительном изучении религий нет ничего абсурдного и необоснованного в плане выведения некоего общего знаменателя. Дело в свидетельстве и оценке его достоверности. И в этом смысле Каббала, как я уже говорил, является не только сокровенной теософией, то есть Богопознанием еврейского мира, но и особым каналом, по которому сообщается та традиция, о которой идет речь. Вот почему вполне резонно и, более того, неоспоримо, что данное исследование прежде всего, если не исключительно, предназначено именно теософам и мистикам. Их интересы жизненно важны, все прочие – преходящи. Признать Каббалу как раздел или духовный центр сокровенного учения – равносильно тому, чтобы признать своевременность и необходимость ее изучения.

Исходя из этой предпосылки, я пришел к выводу, что при изучении Каббалы следует рассматривать ее не только в качестве мистического учения в общепринятом смысле, но и собственно с мистической точки зрения, памятуя о вере в сокровенное учение, равно как о других смежных вопросах, требующих пересмотра со стороны тех, кто их задает. Если по ходу исследования мне придется развенчать некоторые ложные представления и поместить их в область фантазий, где им и место, и ввести сферу мистицизма в подобающие границы, я по праву смогу считать, что снискал оправдание своих намерений в глазах тех, кого я хотел освободить от иллюзий. Остается сказать, что по самой своей природе мистика основывается не на так называемых оккультных науках или оккультной философии, тогда как в исторической перспективе она связана с любой – народной или эзотерической – традицией прошлого¹⁸.

Наконец, следует прежде всего понять, что это исследование адресовано не представителям иудейской религии и что – во всяком случае, в первоначальном замысле – оно не претендует на серьезный вклад в науку о Каббале, хотя, волею судьбы, в нашей стране оно и является первым обширным изысканием в области этого религиозного наследия. Эти очерки являются частью давно задуманного мною плана изучения эзотерической традиции в христианскую эру и решения одного вопроса, касающегося самого существа этой сокровенной традиции, как, впрочем, и всех других аспектов человеческой мысли и вопрошания. Вопрос этот таков: существует ли на поверхности этой подразумеваемой сокровенной традиции или где-то в ее глубине или даже в самих ее недрах некий след духовного опыта, который – в предварение более адекватного определения – можно назвать наукой о душе в Боге. В исторические времена она всегда наличествовала в мире; она есть как на Западе, так и на Востоке; но всюду она обволакивалась тяжелыми пеленами доктрины и практики, обусловленными конкретным местом и временем, специфическими расовыми и национальными особенностями. В своей простоте и уникальности она проступает сквозь все сложные религиозные образования. И этот универсальный элемент, не подлежащий анализу в формальном смысле этого термина, стал предметом аналитического познания, с одной стороны, а с другой – был признан непознаваемым для внешнего наблюдателя и сделался прерогативой аскетов, а среди них только тех из них, кто ведет монашеский или специфический образ жизни, вдали от мира и его суеты. Задуманные мною и осуществленные исследования в области мистики и есть попытка высвободить это ядро из-под накопившихся чуждых напластований; что касается многообразия ее проявлений, то эта тема рассматривается в книгах, посвященных сокровенной традиции; данный же труд, предлагаемый адептам Theosophia Magna, есть не что иное, как окончательная редакция и выжимка моих предыдущих работ и монографий по Mysterium Receptionis в сознании еврейства.