Кабинет-министр Артемий Волынский
Шрифт:
И фигура его воспитателя и опекуна померкла вдруг в глазах семнадцатилетнего увальня, испытывающего столь давнее уважение и преданность к Василию Фёдоровичу Салтыкову. Знать, и над ним есть кто-то, кому и он, его важный опекун, вынужден кланяться...
Забыв обо всех своих челядинцах, Василий Фёдорович устремился за дядей-тёзкой в хоромы, пригибаясь под низкими притолоками дверей.
Артемий остался на дворе. Он не знал, то ли податься за своим воспитателем, то ли осторожно спросить у кого-нибудь из разноголосой толпы, куда же деваться ему с его тяжеленным ружьём, уже начинавшим
Но к нему подскочил важный лакей в щегольской ливрее и в сапогах, смазанных дёгтем так, что за версту от него разило, и крикнул в самое лицо:
— Хоромы отведены в первом ярусе, направо!..
И Артемий отправился искать первый ярус и отведённые ему хоромы.
Раза два-три стукнулся он лбом о притолоки, пока не научился перед каждой дубовой, обитой резными железными ковами дверью склонять голову. Бродил и бродил из хоромины в хоромину, пока не увидел лакея-воспитателя, притулившегося на соломенном матрасе посреди низенькой палаты.
— И вам, батюшка, тут место, — проговорил лакей, и Артемию пришлось удовольствоваться местом рядом с ним тоже на матрасе, брошенном прямо на голый пол.
Палата была проходная, бродили и проносились тут дворовые и собаки, нагло расхаживали здоровенные коты, подняв хвосты трубой, и Артемий долго не мог уснуть, вскидывая глаза на каждого проходящего и отгоняя от себя котов, норовивших забраться к нему на спину, а то и под самый нос.
— Ничего, боярин, — несколько раз повторил лакей, мигом укрылся своим кафтаном и мирно захрапел. Сон сморил и Артемия...
Проснулся он оттого, что кто-то с силой тянул из его рук старинную пищаль, в обнимку с которой Артемий улёгся спать. Взгляд его сразу упёрся в куцее безбородое лицо карлы-калмыка с седой всклокоченной кучей волос над безносым, только с двумя дырочками широким тёмным лицом.
Артемий рванул ружьё из рук карлы, ногой пнул его в живот, и тот, отлетев в сторону, свалился на лежащих людей и плаксиво захныкал. Синий огонёк лампады под старыми тёмными ликами в углу едва освещал палату, переполненную спящими вповалку людьми, и Артемий, сразу зверея, вскочил на ноги и уже хотел было кинуться на карлу, как тот испуганно прошамкал почти беззубым широким ртом:
— Велено разбудить, а ты, боярин, сразу в драку...
Артемий остыл и уже дружелюбно спросил карлу:
— Кто повелел и отчего?
— А уж охота, — раздражённо буркнул карла и поплёлся через открытую дверь в соседнюю хоромину, где тоже вповалку спали люди.
Всё ещё держа в руках тяжеленную пищаль, Артемий пробрался через тела распростёртых во сне людей, прошёл через одну, другую маленькую дверь и едва не заблудился в лабиринте низких тёмных хором, освещаемых лишь синими неяркими огоньками лампад.
Но чуть шевельнулся спёртый воздух, слегка поколебал пламя лампад, и Артемий решил идти навстречу этому дуновению. Чутьё не обмануло его, и скоро он выбрался на высокое крыльцо и попал в обширный, ещё почти пустой двор, где уже суетились челядинцы, готовясь к охоте.
Морозный воздух сразу прогнал сон, полная луна открыла перед Артемием огромное пространство царского двора-поместья, и он спустился по ступенькам на чистый, только ночью выпавший снег.
Пригоршня
Было ещё совсем рано, но кое-кто из охотников вышел во двор, как и Артемий, чтобы заранее достать себе лошадь для охоты. Поговорив с конюхами, Артемий выбрал себе караковую лошадку, которая сразу понравилась ему и своим смиренным видом, и ласковым ржанием, и небогатой сбруей, уже надетой на неё.
Рядом с этой лошадкой конюхи снаряжали рослого гнедого коня, убирая его богатой упряжью с серебряными стременами и волной страусовых перьев над головой.
— Красавец, — подошёл к конюху Артемий.
— Да уж, наша царевна любит хороших лошадей, — согласился тот, продолжая своё дело.
— Царевна?
— Госпожа Аннушка, царёва дочка, — охотно откликнулся конюх.
В этот ранний час ему хотелось поговорить, и Артемий продолжал выспрашивать о царевне. При дворе ему ещё не приходилось бывать, и он представлял себе царицу и царевен существами не из здешнего мира.
— Пойди, боярин, — напутствовал его седой конюх, — подкрепись перед охотой. Это только собак кормить не велено, а ты, чай...
Едва Артемий услышал про еду, как сразу в желудке, пустом со вчерашнего вечера, заурчало.
Он едва нашёл низенькую огромную залу, где уже расставлено было для охотников нехитрое угощение — меды, квасы, расстегаи, жирные кулебяки, куски свиного и говяжьего мяса, орехи, брага. За столом уже сидели с полсотни охотников и вовсю уплетали царское угощение. Артемий присел сбоку и тоже принялся за еду. Он оглядывал длинный, накрытый клетчатой скатертью стол и нигде не видел ни одного знакомого лица: спали ещё, верно, и опекун его, и сыновья — одногодки Артемия.
Он снова вышел в уже заполненный народом обширный двор и кинулся к своей караковой лошадке — боялся, что кто-нибудь приглядит его смирную животину, и тогда придётся в царских конюшнях снова выбирать себе лошадь.
Артемий вывел своего скакуна во двор, одним махом взобрался в седло и гордо оглядывал суматоху, царящую во время сборов.
Из низенькой собачни егеря выводили борзых на сворках [2] , хлестали арапниками по худым выгнутым спинам, чтобы не грызлись без времени; во дворе стояли осёдланные лошади, ожидая седоков, а к высокому крыльцу подъехала тяжёлая колымага, запряжённая шестериком, вся в серебре и богатом уборе, и скоро на крыльцо выплыла и сама царица Прасковья. Артемий едва разглядел её лицо, полное, белое, ухоженное, под высокой шапкой из соболя, и всю её фигуру, закутанную в меха. Она величественно спустилась с крыльца, поддерживаемая слугами, и долго усаживалась в колымагу. Прыгнули к ней две её дочери — Катерина и Прасковья, тоже закутанные так, что лиц почти не было видно.
2
Сворки– ремни, шнуры, на которых водят охотничьих собак.