Кабинет-министр Артемий Волынский
Шрифт:
— Жалую тебя полковником, — неожиданно сказал Пётр, потом снял со стены висевшую тут андреевскую ленту с тяжёлым золотым орденом Андрея Первозванного: — Носи за службу!
Артемий побледнел, едва удержался на ногах. А Пётр уже отвернулся к Шереметеву:
— Подписывай скорей, Борис Петрович! Ура, виват виктория!
Борис Петрович медленно, как он всё делал, подошёл к столику в углу шатра, заваленному картами, отодвинул их в сторону, росчерком пера поставил подпись на документе... И только тут увидел, при каком условии заключён этот мирный договор: турки требовали «аманатов» — заложников. Одним из них назван был Шафиров, а другим — сын Шереметева Михаил Борисович. В глазах фельдмаршала почернело, он уронил перо, уже
— Выберемся — вызволю твоего сына, — твёрдо сказал Пётр, — послужи во славу Отечества, Борис Петрович...
— Буди так, Пётр Алексеевич, — тихо и как-то безвольно произнёс Шереметев.
В обратный путь с договором, скреплённым обоими сторонами, Артемий уже не торопился. Его на славу угостили обедом, верный Федот вычистил ставший пыльным и грязным его драгунский кафтан, и на новую встречу с Шафировым Артемий поехал во всём блеске своего нового чина. Только орден он не надел: засомневался, что Шафирову понравится столь скорое награждение посланца...
Все члены мирного посольства распрощались с Шафировым, обнялись с Михаилом Шереметевым, который уже приехал в турецкий лагерь, и, оглядываясь на остающихся в Турции, поехали к русскому лагерю.
Там уже стоял радостный крик. Армия приветствовала почётный мир, возможность выйти из окружения со знамёнами и пушками, снова вернуться в Россию. Лагерь свёртывался, турки ушли в свою ставку, и русская армия выступила из лагеря, сохранив все свои обозы, пушки, знамёна и всех своих солдат.
Но фельдмаршала Шереметева не радовало ничто: единственный его сын — надежда и опора старого отца — отправился в Константинополь заложником исполнения условий договора. А известно, какое житьё у заложника: чуть испортятся отношения у Турции с Россией, и он отправится в Семибашенную тюрьму, будет голодать и выносить все притеснения и истязания турок. Шереметев горевал и даже щедрые дары царя воспринимал словно бы сквозь туман: хоть и пожаловал царь сыну чин генерал-майора, да кто знает, придётся ли ему носить генеральский мундир, а жалованье за год вперёд, выданное Петром, истратить в родной России, и где надеть ему, Михаилу Борисовичу, царский портрет, осыпанный бриллиантами? Самый близкий к фельдмаршалу адъютант, Артемий, утешал его как мог, рассказывал, что обращались с ними в лагере османов хорошо, что, даст Бог, вернётся сын старого фельдмаршала на родину, если все условия договора будут выполнены.
— А всё этот швед проклятый, — жаловался Артемию Борис Петрович. — Если бы не он да его проклятые интриги, не было бы этой позорной войны и не попал бы мой Миша в турецкий плен. А теперь иди, повидай его в этом басурманском Стамбуле!
Шереметев возненавидел Карла.
Русская армия двигалась очень медленно: Шереметев всё ждал подвоха со стороны неприятеля, боялся, что нападут либо крымские татары во главе со своим воинственным ханом — они не прочь были помародёрствовать в отступающей армии, — либо шведы. Две-три мили в сутки проходила армия — приходилось всё время держаться настороже: крымская конница шла по пятам, а лошади до того были истощены, что едва тащили телеги. Но теперь уже не было саранчи, степь стала гладким ковром, и можно было бы двигаться скорее. Но Пётр не торопил Шереметева: он понимал горе старого служаки и постоянно говорил с ним.
Десять дней понадобилось армии, чтобы пересечь Прут, и ещё неделя ушла на то, чтобы переправиться через Днестр.
Но за Днестром армии уже ничто не угрожало — крымцы отстали, турки остались далеко позади, от Карла не слышно было ничего, — и царь покинул старого фельдмаршала. Благодарственный молебен прошёл прямо в шатре Шереметева, и Пётр блестел глазами, улыбался всем и каждому. «Ничего, — думалось ему, — Азов вернём, Таганрог вернём, зато все прибытки от завоеваний в Прибалтике и на севере сохранились в целости и неприкосновенности. Немного
Пётр оставил армию на Шереметева, дав ему возможность решать всё самому, и вместе с Екатериной отправился сначала в Карлсбад и Торгау для лечения, а потом уж на свадьбу своего сына от первого брака Алексея.
Шереметеву Пётр пожаловал дом-дворец в Риге.
Фельдмаршалу он наказал оставаться с армией на Украине: тот должен был наблюдать за ожидавшимся переездом Карла XII из Бендер в Швецию. Эта старая рана должна была когда-нибудь закрыться...
Шереметев посвящал во все свои дела нового полковника Артемия Волынского. Артемий знал о Карле всё уже подробно, порой неправду. Источников о поведении Карла и его местопребывании было много: донесения сына Шафирова, данные лазутчиков, которых постоянно засылал в Бендеры Шереметев, рассказы русских солдат, освободившихся из турецкого плена. Все эти сведения не создавали верной картины происходящего, и Шереметеву приходилось использовать все свои способности, чтобы догадываться о настоящем положении дел. И Артемий, как мог, помогал в этом старому фельдмаршалу.
Узнав о заключении мира, разъярённый Карл вспрыгнул на коня и помчался к Пруту. Он скакал по берегу в поисках переправы, но ни одной лодки на реке не было, и тогда он решил переплыть реку вместе с конём. Ему пришлось проскакать потом через весь русский лагерь — никто и внимания не обратил на бледного и мокрого всадника!
Ворвавшись в шатёр великого визиря, Карл гневно стал упрекать его за то, что он заключил мир. И как он осмелился заключать с русскими мир, когда он, Карл, ничего не знал! Но визирь невозмутимо возразил, что войну вёл он, а не король, и напомнил ему о полном разгроме его войск под Полтавой. Карл не выдержал и разодрал одежду на визире.
Снова вскочив на коня, он вернулся в Бендеры. Там его уже ждали тридцать арабских скакунов и мешки с деньгами на дорогу — так султан деликатно намекал королю, что пора покинуть страну, которая оказала ему гостеприимство. Пришёл и фирман [17] от султана, что русские войска не станут мешать его проезду через польские пределы. Даже 10 тысяч отборных янычар предлагал ему султан для охраны. Но Карл потребовал 50 тысяч, столько же он собирался взять у крымского хана Девлет-Гирея и этой армией снова начать кампанию против России.
17
Фирман– в некоторых мусульманских странах указ султана, шаха и т.п.
Но терпение турок истощилось, и им пришлось силой выдворить короля за пределы османских владений. Ссоры, а потом и жестокие потасовки сопровождали этот невольный отъезд.
Пётр подталкивал Турцию к выпроваживанию Карла оттяжкой в выполнении Прутского мирного договора. Пётр то требовал срыть Азов немедленно, то тянул время. Султан болезненно относился к проволочкам и теперь уже подозревал великого визиря в том, что тот был подкуплен русскими во время переговоров. Крымский хан и шведский король не уставали повторять ему это. Великому визирю наложили цепь на шею, его водили по улицам Стамбула, а потом задушили...
Сын Шереметева просил о помощи, умолял соблюдать Прутский договор, иначе он будет отдан на растерзание турецкому войску. За отъездом царя Шереметев должен был сам принимать решения, и русские войска выводились из Польши, а Азов был срыт. Из подвала Семибашенного замка заложников перевели в посольское подворье, и жизнь их стала лучше.
После всех этих дел Шереметев отправился в Петербург. Следом за ним прибыл в столицу и Артемий Волынский.
Глава восьмая