Кабирский цикл (сборник)
Шрифт:
— Ну а вдруг… — засомневался Асахиро, но Фариза не дала ему закончить.
Она дернула за все жилы одновременно, раздался душераздирающий вой и визг, шулмусы как по команде замолчали, и я понял, что отступать некуда.
Мы с Чэном были прижаты к стене, которая называлась Асмохат-та.
Последнее земное воплощение Желтого бога Мо.
«Ну почему я?! — обреченно подумал я. — Почему, к примеру, не Гвениль?!.. он же такой большой…»
Пока Диомед запугивал шулмусов джиром, а Фариза с Асахиро всемерно
Выяснилось, что хозяин священного водоема, спаивающий невидимой аракой особо злобных шулмусов, похож на помесь Придатка и ящерицы.
В Шулме вообще ящерицы слыли чем-то вроде священных животных, что было краем связано с этим самым водоемом — и убить ящерицу считалось делом постыдным и преступным.
В отличие от убийств друг друга.
Вот и смотрелся бог Мо почти что человеком, но в желтой чешуе с черными вкраплениями и зеленовато отливающей спиной.
— Ярковато, — усомнился я. — Можем не сойти…
— А ты на Чэна своего внимательней посмотри! — ядовито отрезал Сай. — Особенно когда он в доспехе… вот еще марлотту накинет, и вылитый Мо!
Марлотта лежала свернутой в каком-то из тюков, в сражении, так сказать, не участвовала и потому уцелела. Узнав о словах Сая, ан-Танья мигом нашел нужный тюк, и через секунду зеленая марлотта уже красовалась на плечах Чэна.
Потом Сай припомнил, что голова у бога Мо как бы слегка заостренная и с гребнем. Чэн поправил шлем и ничего не сказал. И я тоже ничего не сказал.
Только невесело блеснул, узнав, что руки у Мо чешуйчатые, трехпалые, и средний ноготь на правой острый, тонкий и длинный, не короче меня, а левая рука скрючена хитро, но если Чэну не снимать перчатку и с левой, а вдобавок взять Обломка…
Как-то слишком легко все выходило. Случай, нелепость, Беседа с отступающей и уступающей судьбой, совпадения, легковерная Шулма… Ах, не верил я, что выслушав джир, поразившись Чэнову облику да мне с Дзю, шулмусы мигом кинутся Чэну в ноги и понесут нас на руках через Кулхан! А Дикие Лезвия — те вообще джира не слышали, на Асмохат-та им сверкать и… вон, гудят недоуменно! Ну разве что наша установка лагеря произвела на них впечатление — так на одном мастерстве Блистающего в Шулму не въехать!..
Не та это земля — Шулма… и уж во всяком случае Джамуху Восьмирукого и Чинкуэду, Змею Шэн, нам ни обликом, ни сказками не поразить. И вообще — то, что весело начинается, обычно заканчивается совсем не весело.
…думая о своем, я не заметил, что Диомед уже некоторое время молчит, и Асахиро молчит, и шулмусы молчат — но не так, как Диомед с Асахиро, а как-то странно — и Фариза не терзает отбитый в бою кобыз; и молчание это всеобщее мне очень не понравилось.
Потом рыжеусый Джелмэ громко и внятно что-то выкрикнул, и дети Ориджа встали — все, кто был в силах встать — и разошлись
Так они и стояли — люди, еще не ставшие Придатками, а потом снова — людьми; они стояли, а Джелмэ, повернувшись к Чэну-Мне, заговорил спокойным и чуть звенящим голосом.
Знакомый голос… таким голосом люди Беседуют, как Блистающим.
— Он говорит, — неуверенно начал подошедший к нам Асахиро, — что… что он, Джелмэ-багатур, зовет тебя, осмелившегося назваться запретным именем, в круг детей Ориджа. В племенной круг. Там тебя будет ждать он, нойон Джелмэ, который не более чем пылинка в подоле гурхана Джамухи, внука Желтого бога Мо…
И вновь наступила тишина.
Такая тишина, какая наступает в то мгновенье, когда судьба неожиданно перестает улыбаться.
Когда один меч стоит спокойно против неба.
Он был храбрым Придатком, этот гордый нойон, этот обиженный ребенок, и руки его были связаны, и воины его были ранены, и он помнил, не мог не помнить, что было их двенадцать дюжин, буйных детей Ориджа; и он видел, не мог не видеть, сколько их осталось, как видел он, гордый нойон Джелмэ, обиженный ребенок — вот стоят те, кто преградил им дорогу; струя, разметавшая поток…
И одного из них — пьяного боем безумца-дракона, Мо-о аракчи ылджаз, кочующего отдельно — он зовет в круг.
…Я-Чэн чуть было не поддался искушению.
Я-Чэн чуть было не согласился.
Так нам было бы легче сохранить ему жизнь.
Но Я-Чэн сумел не пойти в его круг.
— Дай-ка я… — пробормотал Но-дачи и уже было слетел с плеча двинувшегося вперед Асахиро, но я преградил им дорогу.
А потом властно описал дугу над головой недвижного Чэна.
И напротив круга детей Ориджа, детей гордого Повитухи Масуда, встал круг детей мудрого Мунира, а в центре его стоял Чэн-Я. Два круга, два меча, две правды — вечный спор двух струй одного ручья… двое, не понимающие, что они — одно.
— Я не пойду в твой круг, Джелмэ-багатур, — сказал Чэн-Я, и нойон понял нас еще до того, как заговорил Асахиро, потому что эти слова не нуждались в переводе. — Я зову тебя в свой круг. Тебя и всех ориджитов, которые осмелятся прийти. Я, Асмохат-та, в чьем подоле гурхан Джамуха не более чем пылинка, зову вас всех. Это будет большой той. Очень большой.
И Джелмэ совершил свою первую ошибку; первый промах в этой Беседе был за гордым нойоном, желавшим крови демона-лжеца любой ценой.
Он кивнул и шагнул вперед, размыкая круг Шулмы.
Масуд сделал шаг к Муниру.
Джелмэ прошел между Гвенилем и Махайрой, между Фальгримом и Диомедом, и приблизился ко мне.
Я потянулся вперед и легонько коснулся лезвием веревок, стягивающих его запястья. И нойон не знал, что совершает сейчас вторую ошибку — принимая свободу на конце моего клинка.
Он не понимал, что это может означать для его же собственной сабли; что это значит для всех Диких Лезвий Шулмы.