Кабирский цикл (сборник)
Шрифт:
Едет.
Дальше.
Вдруг человек-жаба дергает лапой, и вся кавалькада разом останавливается.
— Погляди-ка, какие у нас здесь красавицы! — расплывается в ухмылке жабий рот. — Нет, это, конечно, богохульство и непотребство, да простит меня Аллах, всемилостивый и всемогущий — но нам нравится, что здесь женщины не закрывают лица! Эй, Волчий Пастырь, вон тех двоих — во дворец. И еще вон ту, толстую. Да-да, именно ее… Е рабб, красавицы, вы нам по душе! Все. Вы замужем? Да? Все трое? Отлично! Эй, кто-нибудь там, найдите их мужей —
И снова — короткие, быстрые взгляды, мельканье жабьего языка: туда-сюда, туда-сюда… не уследишь.
Ничего. Ничего не может ухватить взгляд-язык, ничего из той добычи, о которой мечталось; и, разочарованный, взгляд втягивается обратно.
Едут.
Дальше…
— Ты, ты и ты. Шаг вперед! Молодцы! Хорошо несете службу! Вот вам поощрение — по красавице каждому. Приступайте. Прямо здесь и сейчас. Эй, мужья! Встать у стены и следить: чтоб ваши жены остались довольны! Если что не так, подскажете нужную ухватку…
Скрип двери.
Удаляющиеся шаги.
Но вот человек-жаба останавливается — и, крадучись, бесшумно возвращается обратно. Припадает глазом к тайной прорези в двери.
Смотрит.
Он все еще надеется увидеть.
Что?
Ну уж во всяком случае совсем не то, что творится в оставленных им покоях. В тронной зале, где обычно происходят собрания представителей четырех сословий. Теперь же здесь троица молодых гургасаров рьяно удовлетворяет томно стонущих красавиц. Ту, вон ту, и еще ту, толстую. Да-да, именно ее… Рвение «волчьих детей» вполне объяснимо; стоны красавиц тоже удивления не вызывают — небось, мужья-тюфяки их не часто балуют! Но вот эти самые мужья-тюфяки, которые стоят у стены и время от времени подсказывают гургасарам нужную ухватку…
Вот это уже ни в какие ворота не лезет! Даже в дворцовые. Ни гнева, ни слез обиды, ни мятежа — ничего!
Вежливая заинтересованность.
Человек-жаба отворачивается и медленно, нога за ногу, плетется прочь по коридору.
— Ква… — бормочет он себе под нос. — Ква…
— Вставай, старая развалина. Поговорим.
Они вдвоем: старец-богомол и человек-жаба. Богомол почтительно ждет, и наконец жаба соизволяет булькнуть:
— У нас долго не доходили руки до вашей богопротивной веры — но пора искупать грехи. Готов ли ты встать на путь истинный!
— Владыка осведомлен о Предвечной Истине? Он желает зажечь в сердцах неразумных детей своих ее огнь?
— Ишь, загнул… Да, желает!
— Слово владыки, отмеченного благодатью Огня Небесного — закон. Я внимаю с благоговением. Чего ждет от меня и рабов своих владыка?
Человек-жаба на мгновение теряется. Похоже, он ожидал совсем другого: споров, пререканий, теософского диспута, в конце концов; злобы ожидал — пусть даже тайной, скрытой от глаз, но вполне ощутимой.
Что же ты, седой богомол?!
Квакание:
— Во-первых, необходимо возгласить:
— Это мудрые слова, — серьезно кивает богомол. — Возглашаю: «Нет бога, кроме Аллаха, единого, не имеющего товарищей; Мухаммад — раб и посланник Его, и пророк мой; правоверные — мои братья, и добро — мой путь.» Хоть я и не знаю, кто такой этот Мухаммад; и что означает Аллах. Может быть, это одно из имен владыки?
— Не богохульствуй, проклятый зиндик! — человек-жаба явно раздражен. Кузнечик попался гнилой. Безвкусный. Жабе не нравится такой кузнечик. Жабе вообще все не нравится…
— Будь проклят мой дерзкий язык! — соглашается покладистый богомол, скребя бородавку. — Но что еще надлежит делать мне, невежественному? Каковы обязательные правила новой веры?
— Обязательные правила таковы, — нехотя квакает человек-жаба. — Провозглашение от чистого сердца того, что ты уже произнес; вознесение молитв; раздача милостыни; пост в Рамадан; и паломничество к священному храму Аллаха для тех, кто в состоянии его совершить. Для начала достаточно. Позже я дам дополнительные указания. А пока доведи все это до сведения жрецов.
— Радость и повиновение, мой повелитель!
Жаба угрюмо смотрит вслед богомолу.
Караван верблюдов-дней неторопливо брел через пустыню Вечности с востока на запад. Огнь Небесный, сотворенный Аллахом, припекал все жарче, на деревьях начали распускаться листья, свежие весенние ветры выдували из улиц и переулков человеческих душ хлам, скопившийся там за долгую зиму — и как-то раз человек-жаба, слепой к весне и глухой к переменам, решил взглянуть на плоды своих усилий.
— Когда начинается утренняя молитва? — без всяких предисловий поинтересовался он у богомола, вызванного в его покои ни свет ни заря.
— Через полчаса, владыка, — без запинки ответил с пола старец.
— Отлично. Мы желаем посмотреть.
— Владыке угодно посетить главный храм?
— Нет, не главный! Меня не проведешь… — бормочет узкогубый рот, плюясь пеной. — Какой-нибудь захудалый храмишко, на окраине города, до которого можно добраться за эти полчаса.
— Радость и…
— Знаю, знаю! — обрывает богомола человек-жаба. — Собирайся, поехали!
Жарко горит огонь на старом алтаре, освещая ряды коленопреклоненных горожан, и гулко разносится под сводами голос хирбеда:
— Нет бога, кроме Творца, единого и не имеющего товарищей!
«Хитрые гяуры… — ворочаются жабьи мысли. — Или уже не гяуры?»
— Нет бога, кроме Творца… — нестройно вторит толпа.
— И возжег Творец в небе Огнь Небесный, дабы осветить души детей своих…
Человек-жаба молча скачет к выходу, где в ожидании милостыни толпятся нищие.
— Паломники отправились в путь еще десять дней назад, мой повелитель, — деловито сообщает в спину богомол.