Каботажное плаваньеНаброски воспоминаний, которые не будут написаны никогда
Шрифт:
Дана появляется в еще более элегантном виде, чем раньше. Она успела побегать по магазинам и накупить множество всякой всячины — платьев, туфель, блузок, джемперов и кое-что из белья. В парижском аэропорту она пересядет из самолета в самолет, присоединится к делегации и ночью окажется в объятиях изнемогшего в разлуке президента.
«Вот уж ночка будет!» — шепчу я на ухо Зелии, а она смотрит на меня с укоризной, ибо растрогана и взволнована до глубины души, и отвечает вполголоса:
— Пожалуйста, веди себя прилично, — так что я чувствую себя маленьким мальчиком. Обед был отличный и стоил потраченных на него денег. Эдуардо Тавил снимал, записывал, правил на ходу и прямиком из ресторана унесся давать факс, сообщая
Знакомство с Даной усиливает наш интерес к событиям, происходящим в Румынии, мы пристально наблюдаем за ходом избирательной кампании, за дебатами и интригами. И вот наконец узнаем, что Илиеску сохраняет свой пост, но если раньше он занимал его в результате компромисса между разными политическими силами, то теперь он становится законно и всенародно избранным главой государства.
Очень кстати мне попадается на глаза «Фигаро», где напечатан пространный репортаж о выборах. Тут же и фотографии на целый разворот: Илиеску, сопровождаемый супругой, опускает в урну свой бюллетень.
— Зелия, полюбуйся на свою новую подругу! — зову я жену.
— Дана? Покажи, покажи!.. Где? — хватает газету Зелия.
Немножко постарела «первая леди», даже и не немножко. Ее узнать нельзя. Другой человек. Да это и есть другой человек — пожилая почтенная дама довольно заурядной внешности.
— Но это не Дана, — ошеломленно шепчет Зелия.
— Ну, значит, наша Дана — не первая леди, а вторая.
В 1991 году мы поехали в Италию на присуждение литературных премий так называемого Латинского союза. В прошлый раз лауреатом стал уругвайский романист Хуан Карлос Онетти, а теперь — португальский прозаик Жозе Кардозо Пирес. В состав жюри входит румынский писатель Дан Хаулика, у нас с ним отыскиваются общие друзья в Бухаресте и в Париже, да и литературные наши пристрастия во многом сходны. Он — ближайший и давний друг Илиеску. Зелия рассказывает ему о Дане и демонстрирует фото из «Фигаро». Она записывает нашу прелестницу в разряд любовниц, придумывает историю романтического адюльтера, пылкой страсти, рожденной и взлелеянной борьбой за освобождение отчизны. Я пытаюсь расцветить ее повествование живописными деталями, вспоминаю ночную рубашечку, купленную в здешнем бутике, но Зелия затыкает мне рот: «У тебя одно на уме».
Хаулика слушает нас с удивлением, которое тотчас сменяется негодованием, и произносит свой вердикт: никакая она не жена и тем более не любовница, Илиеску — человек серьезный, не склонный к авантюрам и эскападам, высокоморальная личность и образцовый семьянин, лавры свои он изменой не осквернит и шашни на стороне заводить не станет. Кроме того, у него нет детей, а значит, и внуков быть не может.
— Ну вот, ты лишилась президентских внуков, а я — ночи любви. Ничего у нас с тобой не осталось.
Но так ли это? Я по натуре склонен к сомнениям и должен признаться, что сохранил в душе образ юной и элегантной красавицы, помню ее всю — от вспыхнувших в лучах заката волос до высоких каблуков. Да и не я один — все читатели баиянской «Тарде». И как бы целомудрен ни был румынский лидер, он все же не аскет и не евнух, Дана же — сущая дьяволица во плоти (обольстительной) и способна кого угодно ввести во искушение и сбить с пути истинного, и окутывающая ее тайна пока не разгадана, и я еще подожду,
Рио-де-Жанейро, 1960
Мой приятель, певец и композитор Жоан Жилберто, звонит мне в большой тревоге:
— Жоржи, милый, я получил повестку в суд. В четверг в Сан-Пауло слушается дело! А я никак не могу быть — у меня запись на радио! Нужен адвокат, чтобы представлял мои интересы. Ты всех на свете знаешь, присоветуй мне толкового юриста из Сан-Пауло!
Оказывается, Жоан Жилберто на прошлой неделе разошелся во мнениях с кем-то из своих коллег-музыкантов — и так разошелся, что разбил о его голову шестиструнную гитару. Тот не стерпел и подал в суд, и теперь мой несчастный приятель не знает, куда податься, как выкрутиться.
Пообещав помочь, звоню в Сан-Пауло Луису Коэльо, который не только автор превосходных и увлекательных политических книг — равного ему я у нас в Бразилии не знаю, — но еще и знаменитый адвокат. О том, что он и человек редкостный, можно не говорить, ясно и так. Я ему рассказываю о скандале, о гитаре, о вызове в суд и о терзаниях великого мастера «босановы». Терпеливо выслушав меня, Луис отвечает:
— Рад бы, да не смогу ему помочь. Запиши-ка вот… — и он диктует мне фамилии, адреса, телефоны, приемные часы еще троих адвокатов — все трое, по его словам, юристы высшего класса. Что за человек! Одно удовольствие иметь дело с таким обаятельным и обязательным собеседником.
Мне остается только спросить:
— А сам-то почему не возьмешься?
— Потому что буду представлять интересы истца — гитарой по башке трахнутого.
Рио-де-Жанейро, 1961
Эдуардо Портелла, невзирая на свою молодость и благодаря высочайшей компетентности, назначен директором — или президентом? — ну, словом, руководителем только что созданного Института Азии и Африки. Тогдашний наш президент Жанио Куадрос [44] надеялся, что учреждение это станет главным проводником нового внешнеполитического курса: он хотел, чтобы курс этот прокладывали не в вашингтонском госдепартаменте, и считал, что пора бы уж нам перестать смотреть в рот Белому дому.
44
[xliv] Жанио Куадрос да Силва (р. 1917) был президентом Бразилии с января по август 1961 г.
Избранный президентом страны, этот сумасбродный фантазер и мечтатель порвал с унизительной традицией. На его письменном столе появились портреты Насера, Неру, Тито, страна все решительней двигалась к «неприсоединившимся». Пора бы отдать должное Куадросу, добрым словом вспомнить его попытки отрешиться от прежней колониальной психологии, пересмотреть безнадежно устарелые подходы и методы. За это он и поплатился. Не удалось ему встряхнуть нацию, поднять страну против решений, принимаемых в военных штабах в теснейшем взаимодействии с Американским посольством.
Созданный им Институт означал также, что бразильское правительство не будет больше безоговорочно поддерживать колониальную политику Салазара и что мы признаем войну за освобождение Анголы, Мозамбика, Гвинеи-Бисау делом справедливым. Впервые за долгие-долгие годы бразильский официоз осмелился осудить португальский колониализм. Среди прочих, поистине революционных — я употребляю это определение в его истинном значении, а не в узко-левацком смысле — шагов, предпринятых Институтом, было и приглашение к нам делегации ангольских партизан. Когда в 1964-м случился у нас военный переворот, всех их схватили, посадили, подвергли пыткам…