Качество жизни
Шрифт:
– В чем идете?
– спросила она меня.
– Костюм, - ответила Ирина.
– Строгий черный костюм.
– С какой стати?
– С такой. Строгий текст - строгая одежда.
– Ну, вы даете!
– удивилась Аня.
– Абсолютно непрофессиональный подход, масло масляное! Александр Николаевич должен позиционировать себя как народный писатель! И нате вам - костюм! А бейсболку куда денем? Он на всех фотографиях уже в ней!
– Это народно?
– в свою очередь удивилась Ирина.
– Какого народа он у нас представитель
Я, посмеиваясь, предложил:
– Тогда пусть костюм - и бейсболка. Не знаю, как с народностью, а нелепо будет, гарантирую.
– И хорошо!
– вдруг одобрила Аня.
– Костюм лучше все-таки без галстука, это чересчур. А что нелепо, это как раз и народу будет понятно: вы же гений, гений имеет право немного чудить! Народ чудаков любит!
Ирина засомневалась. Я ее понимал: народ-то народом, но как она будет смотреться рядом с чудаком? С другой стороны, пытался я угадать ход ее мыслей, любовные отношения с гением, как меня только что обозвала Аня, лестны для всякой женщины, в том числе молодой и блистательной: у гениев возраст и внешность второстепенны. Поэтому она решила согласиться с Аней.
– Девочки!
– сказал я.
– Все это полный бред. И если я вас слушаюсь, то потому, что не хочу вас расстраивать.
– И дальше не расстраивайте!
– похвалила Аня.
– Вы решили, когда в обморок будете падать?
– Опять за свое? Не буду я падать, не смешите меня!
Ирина приложила руку к моей щеке (зная, как я люблю этот жест) и сказала:
– Саш, ну чего ты? Это же игра. Нельзя так серьезно относиться.
– Публика разогрета уже!
– подхватила Аня, доставая и разворачивая газетный лист. Вот, слушайте: "Многие ждут встречи с Асимовым. Книга, несомненно, замечательная. А еще многим хочется посмотреть, выдержит ли писатель испытание: из достоверных источников известно, что у него своеобразная фобия, связанная с публичными выступлениями. В детстве Зяма..."
– Какой Зяма?
– Зиновий, - пояснила Аня и продолжила чтение: - "В детстве Зяма любил участвовать в самодеятельности, добивался этого, но кончалось, как правило, тем, что он, не выдержав внимания публики, падал в обморок. Несмотря на усилия врачей, эти приступы повторяются. Из трех недавних выступлений лишь одно он довел до конца, а на двух потерял сознание, которое, правда, ему вернул присутствовавший там же личный доктор".
– Какие выступления? Какой дурак это сочинил?
– Я сама!
– похвасталась Аня.
Тут я засмеялся, потом захохотал. Даже сполз с кресла от хохота.
Девушки терпеливо ждали.
– Ну, врать!
– сказал я, утирая благодарные слезы.
– Спасибо, Анечка, повеселила! Личный доктор, надо же!
– И сегодня будет, - спокойно сказала Аня.
– Не беспокойтесь, это мой приятель, он будет знать, что у вас никакого обморока нет.
– Именно: нет! И не будет!
– Саша, - мягко сказала Ирина. И улыбнулась.
"И
Я согласился, твердо зная, что не буду падать ни в какой обморок.
– Класс!
– сказала Аня и раскрыла блокнот.
– Теперь по распорядку. С десяти до двенадцати, Александр Николаевич, сидите у стенда, раздаете автографы, отвечаете на вопросы журналистов, которых я отфильтрую. Потом в одном из конференц-залов соберется народ. Часа примерно на полтора.
– Полтора часа говорить! О чем?
– Будет о чем, не беспокойтесь!
– Одно чтение сколько займет, - согласилась с ней Ирина.
– Какое чтение?
– очень удивилась Аня.
– Кто будет слушать, вы что? Народ припрется на вас посмотреть, вопросы задать, ответы послушать. Книгу сами прочитают, грамотные!
39
У входа толпилась очередь. И все, как один, повернулись к нам, когда мы подъехали. Ко мне в первую очередь, не оставляя вниманием и Ирину, конечно. По ней-то меня и опознали, предполагал я, но, приблизившись ко входу, увидел огромный плакат с моей фотографией. На ней я был, само собой, в бейсболке.
У стенда издательства Азархова тоже собрался народ. Что ж, издательство достаточно популярное. Да и у стендов других крупных издательств людей не меньше.
Но каково было мое изумление, когда я понял, что ждут именно меня! Не меньше тридцати-сорока человек, и у каждого в руках моя книжка. Преобладали, как я заметил, женщины среднего возраста, но и молодежи было немало, как и вообще на ярмарке; это утешало и вселяло надежды.
Работники издательства встретили меня с уважением, если не с почтением. Жали руку, говорили какие-то слова.
Сев за стол, я принялся надписывать книги. Первой подошла раскрасневшаяся женщина с сияющим и смущенным лицом.
– Знаете, просто бальзам! Просто бальзам!
– пропела она мне, прижимая книгу к груди.
– Женщина, вы тут не одна!
– сказала Аня голосом сварливой продавщицы, отбирая у нее книгу и кладя передо мной. Чтобы сгладить ее наскок, я осведомился у читательницы, как ее зовут.
– Ольга Поликарповна!
– торопливо ответила она, виновато глянув на Аню. И тут же поправилась: - Можно - Оля!
Аня хмыкнула, а я написал: "Милой Оле, моей преданной читательнице, с благодарностью!" - и расписался, как привык, привык же я расписываться не закорючкой, а примерно так: А. Анисимов. Женщина приняла книгу, как драгоценность, прочла надпись, расцвела и вдруг:
– А почему "Анисимов"?
– Извините, ошибся.
Я взял у нее книгу и исправил.
Странная тень какого-то странного сомнения промелькнула в глазах женщины, но ее уже отпихивал шустрый старичок - точно так же, как бывало в советской очереди за дефицитом: "Получили - отходите!"