КАДРИ
Шрифт:
Видно, нелегко было Урмасу говорить все это: голос его то и дело прерывался. Урмас повернул голову в сторону, и я увидела его красное, припухшее ухо. У меня сжалось сердце. Мне было ужасно жалко Урмаса, но я понимала, что не должна этого показывать. Мне от всей души хотелось сказать ему что-нибудь хорошее, но ничего не приходило в голову.
Тогда я спросила:
– Урмас, ты помнишь лебедей?
Урмас быстро повернул голову и удивленно взглянул на меня:
– Почему ты спрашиваешь?
– Не знаю, Урмас, но это было самое прекрасное,
Я боялась, что Урмас начнет смеяться надо мной, но он молчал, и я подняла взгляд. Удивительное у него было лицо, когда он ответил:
– Это правда. А ты, Кадри, тоже любишь птиц и животных?
Я кивнула и сказала:
– Ты помнишь, как это было красиво – будто в сказке! Ты любишь сказки?
– Сказки? Не знаю, давно не читал их. У меня нет времени читать книжки.
– Ты не читал «Царя Салтана»?
– Кажется, нет. Не помню, – с сомнением ответил Урмас.
– Неужели не читал?.. – И я с жаром начала рассказывать Урмасу о царе Салтане и заколдованном лебеде.
Я почти все помнила наизусть, слово в слово, и, когда я кончила, Урмас спросил удивленно:
– Когда ты все это выучила?
– А я и не учила. Само запомнилось. Ну как? Понравилось?
– Понравилось.
– Правда ведь в тот раз, когда пролетели эти лебеди, было так же красиво или еще красивее. Знаешь, когда мне бывало плохо, я всегда вспоминала этот стих: «А во лбу звезда горит...» И, знаешь, помогало, и на душе становилось легче,
– Ты странная, Кадри, – задумчиво произнес Урмас, будто сам он не был странным. – А теперь ты не повторяешь эти стихи? – спросил Урмас.
– Не знаю. Кажется, нет. Теперь уже это не нужно... И вообще... Теперь я вспоминаю другое.
– Что же?
Я молчала, но Урмас не отставал:
– Почему ты не хочешь сказать? Не бойся, я никому не скажу.
Этого и не нужно было говорить. Я уже давно знаю, что Урмасу можно доверять, и я сказала:
– Теперь, когда мне захочется подумать о чем-нибудь красивом, я вспоминаю про лебедей, которых мы видели на горе. Правда, потом случилось это несчастье и было очень плохо, но теперь ведь все опять хорошо?
Мы оба замолчали. Только на нашей улице Урмас заговорил опять:
– Знаешь, и я теперь всегда буду думать об этих лебедях.
Мне показалось, будто снова засияло солнце и заскрипел снег и будто я снова услышала далекий странный крик этих лебедей. Весь сегодняшний вечер я искала, каким словом выразить все это и наконец нашла: лебеди мечты! Постараюсь написать об этом стихотворение. Только бы вышло красиво и хорошо, чтобы можно было решиться прочесть Урмасу! Урмас понял бы это, ведь он знает! Я уже написала заглавие большими буквами на чистом листе бумаги. Потом придумаю остальное. Я нигде не читала и не слышала такого выражения. Как красиво: лебеди мечты!
Опять
Мне захотелось хорошенько прибрать всю комнату, и бабушкин сундук очень мешал. И вечером я сказала ба бушке:
– Письма, которые занимают так мало места и которые интересно было бы почитать, ты сжигаешь, а вот сундук у тебя набит доверху тряпками, будто это какое-то сокровище.
Бабушка рассердилась:
– Опять тебе мой сундук помешал! И кто тебе разрешил рыться в моих вещах?
Я не сдавалась и настаивала на том, чтобы бабушка выбросила все старье и отдала мне сундук для школьных принадлежностей.
– Старье? Что ты понимаешь! Будет время – сама разберусь. Старые вещи можно сдать в утиль.
В утиль? Стойте, стойте! Я где-то слыхала, что из старых тряпок можно сплести коврик. Как это делают? Но об этом я узнаю в рукодельном кружке в Доме пионеров.
Да, я и забыла записать это! Ведь я теперь пионерка!
Пионеркой я стала уже в первую четверть. Когда меня примали на совете отряда и я давала торжественное обещание, было очень празднично, даже знамя внесли.
Теперь мне кажется, будто я уже давно и вместе со всеми вступила в пионеры.
На следующий день после разговора с бабушкой я отправилась в Дом пионеров, к руководительнице кружка рукоделия, и теперь весь наш класс охвачен «лоскутной» лихорадкой.
Мы решили все вместе сделать одну вещь для ученической выставки, а потом пусть каждый сделает для себя то, что ему захочется.
Мы собираем лоскутья, режем их на полоски, сшиваем и красим. У меня уже и неприятность вышла из-за этого. Но вообще-то в этой «тряпичной истории» было много хорошего.
Как-то мы, девочки, целый вечер резали тряпье – старые чулки и разные лоскуты – на полоски шириной в палец. Приятно было сидеть вместе – руки у нас работали как заведенные. Языки тоже не ленились. Говорили и об Энту. Юта спросила, куда он девался, почему его давно не видно. Имби в последний раз видела его, когда он вместе с отцом выходил из учительской.
Айме сказала, что Энту отдали в школу для каких-то трудновоспитуемых.
Может, это и нехорошо, но мы все обрадовались. Больше всех радовалась Айме. Это и понятно: Энту досаждал ей больше, чем другим.
Мы условились, что тот, кто первым кончит работу, может потребовать что-нибудь от того, кто кончит последним, – как при игре в фанты.
Я первая победила, а Юта осталась последней, но я еще и потребовать ничего не успела, как она уже начала спорить: у меня, дескать, чулок был короче, а ей всегда дают самые плохие тряпки и самые длинные чулки. Имби даже прикрикнула на нее: