Кахатанна. Тетралогия
Шрифт:
По дороге он встретил Баал-Хаддада – безглазого Бога Мертвых; и тот показался ему игрушечным и смешным после жуткого великолепия Преисподней. Вспомнив, что он так и несет ее с собой, куда бы ни направился, га-Мавет стрелой понесся к Джоу Лахаталу. Он хотел уничтожить Каэтану, стереть с лица земли непокорных людей, отправить их к своему слепому брату – в общем, сделать что угодно, лишь бы заглушить липкий холодный ужас, который навсегда поселился в нем.
Когда он ворвался в чертоги Джоу Лахатала и промчался по зеркальным залам, то со страхом увидел, что за ним струится голубая тень прекрасного-молодого
И ему казалось, что теперь этому не будет конца.
Три человека сидят у костра темной безлунной ночью. Они одеты в темные рясы и подпоясаны жесткими широкими поясами, так что сторонний наблюдатель вполне может принять их за монахов. Впрочем, это и есть монахи, только на Арнемвенде нет такой церкви, к которой бы они принадлежали.
Они существуют ровно столько, сколько существует и этот мир, – их никто не создавал; они возникли сами, потому что в этом возникла необходимость. Мир. не влияет на них, а их существование никак не отражается на жизни Арнемвенда. Можно было бы сказать, что их нет. Но они все же есть, сидят у костра и беседуют о главном.
– Ты уверен, Да-гуа? – спрашивает один из них, протягивая руку за очередной чашкой горячего напитка.
– Нет, Ши-гуа, – откликается второй. – Я же не бог, чтобы совершать ошибки; ошибки совершают те, кто уверен.
– Те, кто не уверен, тоже совершают ошибки, – вставляет третий.
Он очень похож на первых двух монахов, – собственно, они выглядят как близнецы, но всякий способен отличить одного от другого, хотя и не объяснит почему.
– А что ты думаешь, Ма-гуа?
– Она почти у цели, – задумчиво отвечает третий, подбрасывая в костер сучья. – Она почти у цели, и я бы сказал, что им не удастся ее остановить.
– Мир не терпит пустоты, – замечает Да-гуа.
– Ты думаешь, они уйдут? – спрашивает Ши-гуа.
– Это не главное. Либо уйдут, либо изменятся. Главное, что мир не принимает их такими, какие они сейчас. Но мир принимает ее.
– Ты думаешь, мир в ней нуждается?
– Мир сейчас живет только благодаря ей, даже если и не знает об этом.
Они долгое время молчат. Наконец Да-гуа замечает в пространство:
– Малах га-Мавет ходил в Ада Хорэ и говорил с Тиермесом.
– Это изменило ход мыслей га-Мавета?
– Нет, Ма-гуа. Но это испугало его. Он неуверен.
– Она почти достигла цели, – шепчет Ши-гуа. – А испуганный га-Мавет еще менее опасен.
– Испуганный га-Мавет более опасен, – возражает Ма-гуа.
– Нет никакой разницы, – говорит Да-гуа. Они еще некоторое время молча пьют чай, затем Да-гуа достает из складок своего одеяния шкатулку изысканной работы и раскрывает ее. Оттуда сыплются на землю фигурки. Да-гуа переворачивает шкатулку, и обнаруживается, что на ней изображена карта Варда, которая постоянно меняет свои очертания, цвета и размеры, то становясь подробным изображением крохотного участка суши, то давая более общее представление обо" всем континенте.
– Сыграем? – спрашивает Да-гуа.
– Сыграем, – соглашается Ма-гуа.
Ши-гуа поднимает с земли фигурку воина, одетого в белые доспехи и опирающегося на огромный двуручный меч. Монах долго и пристально вглядывается в изображение, которое дает иллюзию абсолютно живого,
– А мальчик вырос красивым.
– Они все выросли красивыми, – говорит Ма-гуа, держа в руках другую фигурку, – но не прекрасными. А божественное должно быть прекрасным, иначе оно становится обыкновенным.
– Они еще не выросли, – говорит Да-гуа и отбирает у брата фигурку Джоу Лахатала.
– Ты думаешь, он больше не встанет у нее на пути? – интересуется Ма-гуа, поворачивая в пальцах изображение А-Лахатала.
– После истории в городе джатов и истории со статуей он еще не скоро осмелится выступить против нее в открытую, – объясняет Ши-гуа то, что известно и двум другим монахам.
Они могли бы не говорить ничего вслух, но это ихг работа – говорить вслух для всего мира то, что им самим известно и понятно. Такими они были востребованы и появились на этот свет.
– Она ничего не помнит. – Да-гуа держит на раскрытой ладони фигурку женщины с двумя мечами за, спиной. – Она не сможет воспользоваться своим преимуществом.
– Ей не нужно ничего помнить, – говорит Ши-гуал
– Главное, что она есть, – говорит Ма-гуа. – Если она все-таки дойдет до Сонандана, то получит ответы на все вопросы.
– А что бы ты спросил? – неожиданно интересуется Да-гуа.
Ма-гуа молчит невыносимо долго. Потом неожиданно быстро отодвигается в сторону – с высокого дерева у него над головой шмякается на землю сочный плод – ничто в этом мире не может оказать влияние на трех монахов, но и они не вправе проявлять свое присутствие в нем. Мимо, играя, пробегают зверьки. Они не видят людей, сидящих у костра. Возможно, что и костра они не видят, хотя пламя в нем самое обычное и около него приятно греться прохладной ночью.
– Я бы спросил, – наконец говорит Ма-гуа, – я бы спросил, знает ли она о нашем существовании.
– И я бы спросил. а. – И я, – шепчет Ши-гуа.
– Даже если не помнит...
– Даже если не видит...
– Даже если никогда не вспомнит...
В лесу воцаряется тишина.
Три монаха играют в странную игру. Они двигают по блестящей поверхности шкатулки маленькие фигурки, снимают их с доски или переставляют в самые неожиданные места.
– Ты умеешь сожалеть? – спрашивает неожиданно Ши-гуа, и неясно, к кому он обращается.
– Нет, – отвечают двое других. к – И я нет, – говорит Ши-гуа, – но я сожалею. – В его руке крепко зажата самая большая фигурка – воин в черных доспехах и с секирой в руке.
– А я сожалею, но не знаю, нужно ли, – говорит Ма-гуа.
– Они ведут себя непредсказуемо, – говорит Да-гуа.
– Все можно предсказать...
– Испуганный га-Мавет все-таки очень опасен, – соглашается Ма-гуа с тем, что известно пока только им. Ранним утром три монаха бредут по оживленному тракту. Мимо следуют повозки, скачут верховые, едут экипажи. Три монаха путешествуют в самом центре Варда, где множество людей заняты своими человеческими проблемами. Они идут, тяжело опираясь на посохи; этот мир никак не влияет на них самих и на сам факт их существования, но иногда им кажется, что он страшным грузом лежит на их плечах, и от этого монахам трудно :идти по пыльной людной дороге, где на них никто не .обращает внимания. Потому что не видит.