Кахатанна. Тетралогия
Шрифт:
– Ладно, – успокоилась было Карна, но, увидев, что муж собрался вставать, снова заволновалась:
– Ты куда это?
– Нет, мать. Ты точно поглупела за последние годков тридцать... Ясно, что за ребенком. Не на улице же ему всю ночь лежать.
– Не всю ночь, а только до утра. Не помрет. Ты что, не соображаешь, что нынче в городе творится?
– Так хочешь грех на душу взять, случись с ним что?
– Я хочу, чтобы у меня муж был и жив, и здоров...
– Нет, с женами сладу никакого, – вздохнул портной.
Ему и самому не хотелось вылезать из теплой постели, из-под жениного
– Папа! Мама! Вы спите?
– Нет, доченька, заходи, – отозвалась Карна.
Алэл вошла, неся в руке зажженную свечу. Она была в легкой ночной накидке, наброшенной поверх белоснежной шелковой рубахи, и распущенные волосы – гордость родителей и сокровище семьи – стекали рыжим водопадом до самых пят. Пангха расплылся в довольной улыбке: хороша невеста, и сколько парней по ней сохнут, свадьба уже намечается...
– Папа! Ты слышал, во дворе будто кто-то плачет? – спросила Алэл дрожащим голосом.
– Слышали вроде, – сказала Карна.
– И мы с сестрой слышали. Страшно так: кто-то жалобно-жалобно стонет. Не заснуть, душа рвется.
– Пойти, что ли? – сказал портной.
– Ну ладно, только возьми свечу, да по саду сильно не шастай. Поглади вокруг, а не заметишь никого, возвращайся – утром вместе поищем. А ты, доченька, – обратилась Карна уже к Алэл, – не уходи, подождем отца здесь.
Пангха вылез из кровати, надел теплый халат и, взяв у дочери свечу из рук, поковылял к дверям.
– Я сейчас, – кивнул он женщинам.
Спальня погрузилась в темноту, и Карне и Алэл стало тревожно.
– Может, Дор тоже позвать к нам? – спросила мать и вдруг услышала, что говорит шепотом, будто боится привлечь чье-то внимание.
Девушке, видно, тоже было не по себе, потому что она так же тихо ответила:
– Пусть уж остается в нашей спальне.
Они напряженно вслушивались, и наконец до их ушей долетел тихий стук открываемой двери и негромкие шаги. Кто-то поднимался по лестнице.
– Ну, хвала богам, старый возвращается. Похоже, что без дитяти. И ладно, ладно...
Дверь в спальню распахнулась, и на пороге возникло существо, при одном взгляде на которое женщины начали истошно кричать...
* * *
Когда ночную темноту прорезали леденящие душу вопли, которые неслись из дома портного, в окнах соседних особняков разом зажегся свет. Было видно, как мечутся в окнах всполошенные, смертельно напуганные люди, но никто не решился выйти на улицу и уж тем более – пойти и узнать, что случилось с несчастным Пангхой и его семьей.
И только когда патрульный отряд, из тех, что с недавних пор стали обходить по ночам Салмакиду, обратил внимание на сильное волнение в тихом обычно квартале, все узнали о случившейся трагедии.
Взорам солдат, ворвавшихся в дом почтенного Пангхи, предстала ужасная картина: кровавые куски мяса
Несчастные женщины так и остались в спальне. Их лица были выедены, а груди вырваны. У той, что была стройнее и, по-видимому, моложе, правая рука, вырванная из сустава, валялась недалеко от кровати. Старшая женщина была изувечена еще сильнее.
Младшая дочь Пангхи, привлеченная шумом и криками, доносившимися со стороны ее дома, прибежала в сопровождении братьев своей подруги. Ее долго не хотели пускать в дом, но она рвалась из рук удерживавших ее мужчин и рыдала:
– Дор! Дор! Где Дор?!
Из этих диких выкриков солдаты наконец поняли, что в доме должен был быть еще кто-то. Они не без содрогания поднялись на второй этаж, где и нашли окровавленное тело совсем молодой девушки, почти девочки. Она еще дышала.
Дор вынесли из дома в сад, где к тому времени толпилось около полусотни человек соседей и охраны. Тело девушки являло собой жуткое зрелище – она вся была исцарапана, разодрана, лицо ее опухло, а правый глаз заплывал громадным фиолетовым синяком, образовавшимся от сильнейшего удара. Встрепанные волосы, разбитые губы, и самое жуткое – правая нога была откушена или оторвана неведомой тварью почти по самое бедро. Она с трудом, но дышала, и многие высказали предположение, что хоть ее удастся спасти.
Обезумевшая от горя Гата, за несколько минут потерявшая отца, мать и сестру, вцепилась в руку Дор, боясь выпустить ее даже на короткую долю секунды. Это было последнее оставшееся у нее сокровище.
Дор вздрогнула несколько раз всем телом и едва приоткрыла глаза.
– Мама... – позвала она так жалобно, что даже у воинов сердца дрогнули от безысходности. – Мама, папа, где вы?
– Сестричка, я тут, – прошептала Гата, роняя слезы.
– Что с нашими? Я видела... – Девушка застонала, не в силах превозмочь боль.
Кто-то из солдат перетягивал обрубок ноги чистым полотном. Одного из воинов послали за лекарем, который жил через два квартала. Соседи старались помочь, чем могли, – но что они могли сделать? Люди корили себя в душе за бездействие, но и испытывали облегчение, что это не их семью постигло такое страшное горе.
– Папа! – позвала Дор снова.
– Он не в сознании, – едва вымолвила Гата, боясь напугать сестру сообщением о трагической смерти родителей.
Тело Пангхи – вернее, то, что осталось от его тела, – было найдено в саду. Тварь, изувечившая беззащитных женщин, просто откусила ему голову. Сейчас тело несчастного портного осторожно завернули в несколько простыней и отдельно – голову с окровавленными, пустыми глазницами. Судя по тому, что мужских криков слышно не было, Пангха погиб моментально, а вот уж над его семьей тварь постаралась.