Каинов мост
Шрифт:
— С какого хрена? — удивился я. — Ты не перепутал меня с маньяком, а? Да, мне нравится убивать и видеть, как убивают. Это в моей природе, между прочим. Но дешевая погоня за лучшим снимком истекающего кровью бедолаги мне не по душе…
— Ладно, ладно, — оборвал меня Лебрус, — считай, что я неудачно пошутил…
— Очень неудачно… Ты что, так и будешь тормозить на каждом светофоре? Нет же никого на дороге.
— Прямо под нами маркер ДПС, — ответил Лебрус, и я автоматически потянул носом, но ничего, кроме слегка приторного запаха ванильного освежителя, не почувствовал.
— Уверен?
— Да, я же смотрел на дорогу.
— Из-за этих твоих «ёлочек» у меня такое ощущение, что мы едем в огромной пудренице.
—
— Ну…— Я не нашелся, что ответить, и снова погрузился в лабиринт рунетовских информпорталов. Теперь там появилось кое-что новое. В частности, выяснилось, что найден мотоцикл подозреваемого, который уже два года числится в угоне. Я усмехнулся. Маладца, парень, такой, может, и выкрутится.
— Понимаешь, это такая фишка, — объяснял я Лебрусу позже, когда мы уже въезжали в Ясенево, — dj Сойера никто и никогда не видел в лицо. Он всегда вылезает на сцену в намотанной на лицо арафатке.
— Тоже мне фишка, — немного жеманно отмахнулся Лебрус, — я могу назвать с десяток музыкантов, прятавших лица. Банальный пиаровский ход.
— Дело не в том, что он прячет лицо, — возразил я, — а в том, что прячет его именно под арафаткой. Это сейчас вроде ничего особенного, а тогда, когда они с Кофой начинали, это был настоящий вызов общественности. Как раз шла травля регрессирующих, депортировали этих… как их? Которые не по образу и подобию…
— Я не знаю, кого ты имеешь в виду. Инсектропосов?
— Ну да, — кивнул я, — всех этих Пауков и прочее. Они же тоже прятали лица в арафатки. И тут появляется Сойер в арафатке. Ходили даже слухи, что он сам из регрессирующих…
— Опять же пиар-ход, — сказал Лебрус, сворачивая на Литовский. — Знаешь, сколько музыкантов вылезли на свет божий, пользуясь подобными скандалами?
— Ничего ты не понимаешь, — отмахнулся я, — ну при чем тут скандал? Он уже к тому времени был достаточно известным студийным диджеем. Зачем ему было устраивать скандал, если популярность сама к нему так и перла? После концепт-альбома с Кофой он вообще стал невероятно подниматься. Нет, брат Лебрус… или тебя лучше сестрой называть, а?
— Прекрати эти свои пошлые подколки, — тут же насупился Лебрус.
— Ладно, я пошутил. Лицо попроще, напарник, эй. Я только хотел сказать, что дело было вовсе не в…
— Не понял, — оборвал меня Лебрус и медленно затормозил. Я проследил за его взглядом, потом сверился с листком распечатки, на котором значился адрес dj Сойера, и убедился, что все совпадает. Только там, где должен был стоять нужный нам дом, оказался обширный котлован, обнесенный неровным забором из ржавых рам с натянутой сеткой рабицей, с уже вбитыми кое-где бетонными столбами фундамента.
— Похоже, твой Марк Твен прячет не только лицо, — проговорил Лебрус, доставая из сумочки сигару, — а «public»-порталы напичканы лажей… Занятно, да?
— Чем дальше, тем страньше, — согласился я, выбивая из пачки сигарету. На душе сразу стало как-то уже привычно нехорошо…
На МКАДе было более оживленно, особенно в местах съезда на большие автобаны, ведущие в область. Лебрус не торопился, держась левого крайнего ряда. Торопиться в принципе было уже некуда. Мелко просыпался и тут же стих дождь, асфальт, словно нехотя, потемнел, замелькали дворники…
— Куда ты теперь? — спросил я Лебруса.
— Не знаю. Мало ли мест… Покатаюсь месяцок по области, побездельничаю. Денег пока хватает. А потом, если припрет, всегда можно устроиться телохранителем к какому-нибудь местечковому князьку-героинщику. Не пропаду, короче. Где тебя высадить?
— Давай около «Солнечного».
Шины с шорохом прошлись по гравийной полосе вдоль дороги. Я вышел, хлопнул дверью и услышал, как «Мини Купер» Лебруса сорвался
…Далеко впереди стремительно краснеющее солнце давило своей тушей на хрупкий горизонт. Казалось, оно с кровью отдирает от себя облачное одеяло. За спиной перхал пролетающими машинами МКАД. Передо мной ощетинился высоким забором заброшенный кемпинг «Солнечный». Прямо перед ним высились дымящиеся горы мусора и металлолома. Свалка. Воняло омерзительно. Будущее пока представлялось смутно, и думать о нем не хотелось.
Звонок мобильника я не услышал, просто почувствовал короткую вибрацию. CMC: «УТРЕННЯЯ ИНФОРМАЦИЯ НЕВЕРНА! Только что откопали: dj Сойер и Томаш Кофа — один и тот же человек. Выясняем местонахождение».
С минуту я смотрел на экран мобильника, вжимая клавишу «с» каждый раз, когда гасла подсветка. Никаких особых чувств я не испытывал. Просто смотрел на экран мобильника, и все. Между тем, что означало это сообщение яйцеголовых, и тем, где оказался в конце этого сумасшедшего дня я, громыхал МКАД. Я усмехнулся и удалил сообщение. Возвращаться — плохая примета. Где-то внизу уже маячил маркер милиции, подозрительно направив в мою сторону одно из щупалец. «Сейчас сам подойду, — подумал я, — не торопись». И даже полез за паспортом, когда виброзвонок мобильника сработал еще раз. Нехотя достал, прочитал. Убрал паспорт.
«Сегодня. Бар «Крышка» у Чистых прудов. В 23:00. Кофа».
— Вот даже как, — пробормотал я вслух, а за спиной уже взвизгнули тормоза подлетевшего задним ходом «Мини Купера».
— Ну, ты долго?! — крикнул Лебрус.
— Я хочу покурить, — ответил я, — ты не против?
— Нет, если угостишь сигаретой. Сигары надоели.
…И снова Москва обрушилась на нас подминающим под себя куполом бетона, зеркальных стекол, низкого горизонта и рекламных плакатов, которые, словно куски лейкопластыря, липли ко всем свободным участкам тела города. Иногда мне кажется, что только за счет этих растяжек его бетонные стены еще не обрушились друг на друга. А там, где в стремнине проводов вдруг пытается проглянуть небо, непременно появляется рекламный дирижабль, и город снова становится тем, чем и был в последние годы: твердым искусственным наростом на теле планеты, универсальным организмом, паразитирующим на собственных жителях и окружающей среде, своенравным и равнодушным ко всему, что не касается его лично. Короче, я искренне любил этот город, и нигде в другом месте не смог бы чувствовать себя так, как тут, ощущение дома — так это, кажется, называется. Ведь я был, по сути, не просто частью этого гигантского монументального организма, я был его порождением, генетически предрасположенной мразью, убийцей от природы, уверенным работягой, получающим деньги за уничтожение себе подобных… Мало того, я видел в таком положении дел некую поэзию, странную гармонию, шаткую, неясную и легко рассыпающуюся на составные части за пределами МКАДа. Но тут, в Москве, в столице, эта гармония была сильна, куда сильнее всех прочих признаков человека. Москвича, впрочем, можно назвать человеком только с той же долей скепсиса или научной достоверности, с которой дельфинов и кашалотов называют животными. Разумеется, наши органы принадлежат одному виду, мы тоже млекопитающие, дышим легкими, и наша печень одинаково разрушается алкоголем. Но в головы нам вмонтированы датчики самоосознания, подающие тревожные сигналы, как только срок и расстояние, отделяющие нас от бетонного тела матки, становятся критическими. Нам уютно только под плотным покровом кокона проводов, даже если мы ненавидим их, а может, именно потому, что ненавидим, ведь ненависть — одна из составляющих жизни москвича.