Как целует хулиган
Шрифт:
Версия у следака складывалась ладная и тянула на пятнаху строгого режима, и, честно сказать, Данила не на шутку испугался.
Когда же к исходу третьих суток его просто отпустили на все четыре, без объяснения причин и даже каких бы то ни было подписей на бумажках – конкретно охренел.
Но на выходе из ментовки его поджидали. Упираться было глупо, к тому же теперь-то сразу стало понятно, откуда ветер дует, поэтому без лишних слов сел в душный салон тонированного фольца.
– Рамза передаёт извинения за беспокойство, – не оборачиваясь, сообщил с переднего пассажирского
– Понял, – кивнул Данила и, помолчав в растерянности, добавил: – Спасибо. Я пошёл?
– Не дёргайся. Профсоюз довезёт.
Подвезли до самого подъезда и свалили. Данила же сразу погнал за новостями на вокзал.
Но Рыхлый и сам знал не много, разве что у них-то по братве весть о том, что Шпика порезали пронеслась сразу, как только всё случилось.
– М-многие между п-прочим н-на тебя тогда п-подумали. Д-даже ждали чего-то подобного, н-ну после твоего б-беспредела в У-у-удаче.
– Причём тут это, – скривился Данила. – Я не мокрушник.
– Н-ну, а я на тебя и не г-грешил. М-мордой в г-говно макнуть, это да, т-твой стиль, но чтобы к-кишки выпускать – это д-другая порода д-должна быть. Т-тебе до неё ещё д-далеко, а м-может и н-никогда.
– Не больно и надо.
– Т-тоже верно.
Больше он так ничего и не сказал, хотя соображения какие-то явно были. Соображения были и у Данилы – не просто так Рамза шутил тогда, что со Шпика долг больше не стребуешь.
Но если то, что наказали Шпика по указке Рамзы – это ещё понятно, то нахрена тому же Рамзе вытаскивать из-под следствия Данилу – вот тут уже вопросы без ответов. И только одно ясно – долг нужно вернуть безотлагательно и больше никаких дел с этой темой.
Следующие два дня, несмотря на зачастившие дожди, мотался как угорелый: ворочал двухсотлитровые бочки, разливал спирт по канистрам, развозил по клиентам, попутно закидывая удочки на счёт расширения сбыта.
Ближе к ночи, пригружая жигуль до самых мослов, в две ходки перевёз домой остаток из гаража: сорок канистр.
Тут же вернулся в гаражи, дождавшись Осетина вернул ему пустые бочки и взял ещё десять полных – уже на доверии, под реализацию. Ударили по рукам, забили стрелку через две недели.
Дома пересчитал бабло за всё время. Откинул и обмотал отдельной резинкой жирную долю Кирея. Из своей части отсчитал долг Рамзе и сразу же остался практически на нуле, но это херня. Старт взят хороший, Осетин заинтересован возить чаще и давать больше времени на реализацию, а значит, ещё папа-тройка партий, и можно будет говорить о сто процентной прибыльности.
Периодически слал сообщения Кирею, но они так и висели как недоставленные.
На следующий день взял волю в кулак и, как и обещал братану, заехал в институт проведать Маринку. Решил держаться подчёркнуто сухо и отстранённо, по существу: проблемы есть, нет? – Ну и до свидания... Но в груди всё равно предательски замирало. И это злило, заставляя держаться не просто сухо, а, скорее, агрессивно.
Однако Маринки среди
– Так она и не ходит последние дни, дома сидит, с братом, – охотно разболталась та. – Слушай, а ты сейчас в район? Подбросишь? А то с этими дождями так неохота по остановкам шататься.
– Куда именно?
– Я с Киром на одной улице живу. Он не говорил разве?
– А должен был? – Девчонка не ответила, Данила кивнул: – Ладно, шустрее давай. Я на улице.
Снова припустил мелкий дождик, жигулёвская печка работала хреново, стёкла потели, приходилось постоянно то открывать, то закрывать окна. Девчонку звали Катька, она всю дорогу послушно крутила вперёд-назад ручку стеклоподъёмника и ни на секунду не умолкала. И что самое интересное – все её разговоры, так или иначе, сводились к Кирею. Данила усмехался про себя и гадал: этот дым с огнём, или без? В принципе, от братана можно было бы ожидать чего угодно. И даже наоборот – такой расклад был бы гораздо предсказуемее, чем вот эти его розовые сопли по Мариночке.
Хотя... Кто бы говорил, ага.
Довёз Катьку прямо до места и тут же, проехав ещё пять дворов, остановился перед воротами Кира.
Дяди Серёги дома не оказалось, а тётя Ира старательно прятала заплаканные глаза и с отчаянной злостью двигала по столу чайными чашками:
– Да в рейсе, где ему ещё быть-то? Он же из тридцати дней месяца все двадцать девять по рейсам. А там, кто знает. Вернее – он-то точно в рейсе, другое дело – где он, этот рейс-то его находится. Может, под Москвой, а может, и на другом конце нашего посёлка, я-то откуда узнаю? Мне разве кто докладывает? – резко отвернулась, часто задышала, сдерживая рыдания. – А ты тут сидишь вечно одна, как... – не сдержалась, заревела.
Даниле на это смотреть было и непривычно и тревожно. Он знал тётю Иру с самого своего рождения: она, ещё работая в яслях нянечкой, их с Киреем на соседние горшки сажала, сопли и задницы им на пару подтирала. Они одно время и с матерью его очень хорошо дружили, потом как-то разошлись интересы, а позже, уже после развода, мать и вовсе переехала в область, и они совсем перестали общаться.
Но они-то перестали, а вот самому Даниле тётя Ира в глубине души навсегда осталась «нямой» из детства: няней и мамой одновременно. И когда он по малолетке сбегал от матери и её очередного хахаля жить к отцу в город – именно тётя Ира становилась для него тёплой ласковой поддержкой, и именно её просьбы взяться за ум действовали на него лучше всех других, когда совсем уж бесповоротно несло по наклонной.
– Тёть Ир... случилось что?
– Да это разве случилось? – отмахнулась она, решительно высмаркиваясь. – Это так, пустяки! Дело, как говорится, житейское. Не бери в голову, это всё дождь проклятый, нудит второй день, и я что-то расхандрилась совсем... Ты это, у меня же ещё мёд есть Данюш! Будешь медок?
– Нет, спасибо. Ну а всё-таки, тёть Ир, может проблемы какие порешать надо? У вас же сейчас ни Кирея, ни дяди Серёги...
При упоминании мужа, тётя Ира снова заревела, и Данила, так и не добившись внятного ответа, распрощался.