Как две капли воды
Шрифт:
Они просидели на ферме весь день, боясь двинуться с места. К счастью, немцы так и не появились. Но они рыскали неподалеку, и покидать конюшню было опасно. Вокруг сплошные поля и негде укрыться. В довершение всего у них не было ни капли воды, не говоря уже о еде.
– Что делать? – нервно прошептала Оливия. Малыш начал плакать, а она была далеко не так храбра, как покойная сестра, и в жизни не предполагала, что ее ждут такие испытания. Правда, ради Виктории и ее ребенка была готова на любой героический поступок.
– Подождем до темноты, – с обеспокоенным видом буркнул Марсель.
– Нужно покормить его, – прошептала она. Оливье не ел целый день, и теперь надрывался, требуя мать, кого-то из знакомых или по крайней мере обеда. Но он, похоже, признавал Оливию. Правда, она ничем не могла ему помочь, поскольку давно перестала кормить грудью своих девочек, и кто знает, появится ли молоко.
Поздней ночью они наконец выбрались с чердака. Марсель велел ей подождать, а сам решил отправиться к лагерю пешком и привести помощь. Он посчитал, что Оливии идти слишком рискованно, и уверял, что через два часа будет у своих. Его план казался достаточно резонным, но Оливия страшно боялась, что, если немцы захватят Марселя, они вернутся и убьют ее, а если нет, они с Оливье попросту умрут с голоду. Но пусть даже германцы и расправятся с ней, наверное, у них не хватит духу убить малыша.
Так или иначе выбора у них не было. Марсель ушел, и Оливия долго глядела ему вслед. Он уже почти добрался до крошечной рощицы у конца поля, как раздались выстрелы и парнишка упал лицом вниз. Снайперы даже не позаботились проверить, жив ли он – на это не было ни малейших шансов. Оливия осталась одна с голодным ребенком, не имея представления, как быть дальше. Оставалось терпеть и ждать, пока кто-то из союзников не проедет мимо, или попытаться самой вести машину. Но Оливия даже не знала, как она заводится, и только раз или два садилась за руль!
– И что теперь? – спросила она у Оливье, который наплакался, ослабел и уснул.
Но в шесть утра малыш снова огласил округу требовательными воплями. Ей нечего было дать ему. Они не ели уже восемнадцать часов, и, если немедленно не дать мальчику молока или воды, он может погибнуть.
Она уже решила попробовать самостоятельно добраться до лагеря и, если остановят немцы, объяснить, что она американка. Но Оливия опасалась, что они сначала откроют огонь, а потом начнут допрос, и предпочла остаться. Оливье исходил криком, и она, отчаявшись, приложила его к груди. Малыш удовлетворенно зачмокал. Что ж, по крайней мере немцы не услышат детского плача!
Только к концу этого бесконечного дня она услышала шум моторов. Выглянув в крошечное окошко, она увидела два грузовика. Похоже, это союзники!
Оливия испустила торжествующий вопль и, просунув руку сквозь раму с выбитыми стеклами, лихорадочно замахала. Машины остановились и начали разворачиваться. Оливия, одной рукой прижимая к себе ребенка, спустилась вниз и едва не упала от неожиданности. В первой машине сидела сержант Моррисон, во второй оказались водитель и Чарлз. Когда вчера вечером Оливия не вернулась, Чарлз отправился на поиски.
– Слава Богу, – выдохнула она, благодарно оглядывая всех. Оливия была
Но Чарлз, ни слова не говоря, уселся в машину. Очевидно, он все еще злился.
– Тебя могли убить, – ледяным голосом процедил он; руки его тряслись. Он провел бессонную ночь, воображая всяческие ужасы. Столько всего на него свалилось! Исповедь сестер, смерть Виктории, ужасы войны, вид несчастных жертв, и Оливия, едва не погибшая в грязной конюшне. Такому мирному человеку, как он, все это нелегко пережить, и теперь он едва ворочал языком от усталости и отупения.
– Прости, – тихо ответила Оливия, пытаясь вынести силу его ненависти. Но как ни странно, ему показалось, что это говорит Виктория. Чарлз даже не успел признаться, как он волновался за нее. Пенни Моррисон запихнула ее в грузовик вместе с ребенком, и они помчались по дороге, успев в лагерь еще до сумерек. Оливия рассказала о смерти Марселя, но оказалось, что его уже нашли. Ночью тело мальчика вместе с еще пятью трупами должны были принести в лагерь.
– Простите, – повторила Оливия сержанту, прося прощения за Марселя, за войну, за Викторию и за взгляд Чарлза. Теперь она знала: он никогда не простит.
При первой возможности она побежала в столовую кормить ребенка, а Чарлз отправился в штаб, чтобы попробовать заказать билеты на судно, отплывающее из Бордо. Назавтра были назначены похороны Виктории, но Оливия словно оцепенела и ничего не ощущала.
Похоронная церемония оказалась совсем скромной. Священник пробормотал несколько слов, тело лежало в простом сосновом гробу, а на могиле не поставили даже таблички, только маленький белый крест, как тысячи других. Оливия надеялась только, что сестра упокоилась рядом с Эдуаром. Но сама она была так потрясена, что даже не могла плакать. Сегодня хоронят ее, часть ее души, часть разума, часть сердца. Что она теперь без сестры? Так, пустая оболочка…
И вот теперь сестру опускают в землю, а она держит сына Виктории, который смотрит на происходящее круглыми непонимающими глазенками. Он наелся и всем доволен. И не знает, что видит мать в последний раз.
Чарлз неотрывно смотрел на Оливию. Он с ума сходил от беспокойства за нее, но та, из чистой гордости, не подпускала его к себе. Они держались словно чужие и почти не разговаривали.
Наконец Оливия положила на могилу маленький белый цветочек и, плача, отошла. Она задыхалась от горя и тоски. Все потеряно. Все на свете: сестра, любимый, дочери. Но страшнее всего гибель сестры, сводившая ее с ума, терзавшая, будто незаживающая рана. Вынести все это не было никаких сил.
Они медленно направились к центру лагеря, и, прежде чем Чарлз успел сказать что-то, Оливия исчезла в палатке, откуда не выходила до вечера. Чарлз спрашивал о ней, но усталые, измученные люди отмахивались от него. Последнее время в лагере был большой приток новых волонтеров, и многие действительно не знали ни Викторию, ни Оливию.
Сестры милосердия взяли ребенка у Оливии, и остаток дня она лежала и плакала. И не желала ни с кем разговаривать, даже с Чарлзом. В памяти еще были свежи его безжалостные слова и презрительный взгляд.