Как Горбачев ''прорвался во власть''
Шрифт:
В 16.00 по внутреннему радио заговорил какой-то представитель из команды Г. Попова. Сообщил, что, по согласованию с президентом СССР Горбачевым, принято решение о «приостановлении функционирования здания ЦК КПСС». Всем сотрудникам предложено покинуть здание до 17.00, взяв с собой только личные вещи.
Неизвестно, можно ли будет вернуться еще раз. У многих в кабинетах остаются рабочие библиотечки, какие-то архивы. Через внутренний двор ЦК к выходу в Никитников переулок потянулись люди. У ворот — знакомые ребята из комендатуры. Предупреждают не вступать ни с кем в разговоры.
По ту сторону массивной ограды ликует взвинченная толпа. Пытаются обыскивать. Распорядитель с трехцветной повязкой на рукаве
Под этот шум я без приключений вышел через проходную, смешался с толпой, огляделся. У разных подъездов на охране стоят и сидят группки молодежи, все с трехцветными повязками. Было заметно, что свой революционный долг они исполняют с удовольствием. Много людей любопытствующих, праздных. Много тех, кого раньше называли «деклассированными элементами». Очень активны женщины, скажем так, второй свежести. Что-то требуют, горячатся.
Самый главный, 2-й подъезд ЦК, над которым пока еще желтеет золотом надпись «Центральный Комитет КПСС», отделен от сравнительно небольшой толпы переносными ограждениями. За ними — милиция и снова распорядитель с трехцветной повязкой. Толпа не очень кипит энергией. Мое внимание привлекла пожилая женщина. Высокая, жилистая, о таких говорят иногда — изработанная. В странной для центра Москвы одежде, похожей на русскую телогрейку. Я много видел в жизни похожих женщин. В колхозе, где работал отец; на шахте, где довелось поработать самому; позже среди укладчиков железнодорожных шпал в Подмосковье. Эта женщина была настроена очень воинственно, на худом сером лице решимость. Она выкрикивала в сторону подъезда: «Пусть выходят!». Улучив момент, черт знает почему, я спросил: «Кто пусть выходит?». Женщина оглянулась на меня, и ответила: «Начальство ихнее». Я кивнул в сторону двери: «Его там нет». Она недоверчиво спросила: «А куда же они подевались?». Я сказал: «Кто куда. Горбачев и Яковлев в Кремле. Шеварднадзе у себя в министерстве. Ельцин в Белом Доме. Бывал здесь часто Гавриил Попов, но и он давно переехал. Никого нет». Тогда она, уже не очень уверенно, спросила: «А где Ивашко?» Я на это: «А зачем вам Ивашко? Он больной и вообще тут ни при чем». Тогда она отвернулась и принялась смотреть на подъезд молча. В эту минуту мне стало ее жутко жалко, ведь ее снова обманули.
Днем и вечером на телеэкранах мерцало лицо академика Яковлева. Профессионально клеил политические ярлыки «путчистам», требовал крови и доносов. Бретвейт так пишет о своей встрече с Яковлевым в это время:
«…Мы с Джеффом Марреллом посетили Александра Яковлева в здании Моссовета на улице Горького. На этот раз Яковлев был весел и раскован и не походил на «диспепсическую лягушку». Он критиковал Горбачева за его выбор советников. Он тоже считал, что КГБ должен быть подчинен гражданскому контролю, в противном случае он будет продолжать действовать как самостоятельная сила. Политическая полиция должна быть распущена. Службу внешней разведки следует сохранить. Такую службу имеют все страны, хотя, как бывший посол, он может по опыту сказать, что, как правило, внешняя разведка бесполезна. Я ответил, что, поскольку я посол пока еще действующий, вряд ли он ожидает, что я с ним соглашусь.
Когда мы уходили, он сказал, что толпа уже бьет окна в здании ЦК на Старой площади. Мы с Джеффом недоумевали, почему до сих пор москвичи не снесут памятник «железному Феликсу» на Лубянке. Они это сделали в ту же ночь под приветственные крики громадной толпы. Вернувшись в посольство, мы пригласили русских сотрудников выпить шампанского. Я поздравил их с победой, мирной народной победой, уникальной в русской
Хорошее сравнение, правда? Поставить в один ряд две Отечественные войны нашего народа и шабаш «демократов» 1991 года — это лишь не отягощенному комплексами англичанину придет в голову.
В выражении лучших чувств к «демократам», бойкие американцы снова, однако, обошли Бретвейта: «Боб Страусе, новый американский посол, без приглашения взобрался на трибуну у Белого дома, чтобы процитировать Патрика Хенри: «Дайте мне свободу, или дайте мне умереть!»— блестящий жест, которому позавидовали его профессиональные коллеги из Европы»…
Шабаш продолжался; под заклинания Яковлева столичный образованный слой бросился на всякий случай делать доносы на ГКЧП. Доносили много, с пониманием. Из множества слышанных мною на эту тему поучительных историй больше других задела та, которую поведал как-то под настроение Олег Шенин. По его словам, еще работая в Красноярском крае, он познакомился по стечению обстоятельств с семьей Валерия Чкалова, знаменитого советского летчика. Шенины и Чкаловы быстро подружились семьями. Ездили друг к другу в гости, в Москву, в Красноярск. Обычная история.
Когда пришло время Олегу Семеновичу в камере «Матросской тишины» знакомиться с материалами своего «путчевого дела», он, среди прочих бумажек, с изумлением обнаружил и донос, написанный на него в 1991-м сыном Валерия Чкалова Игорем, другом семьи Шениных. Оказывается, тот мельком увидел Шенина выходящим из кабинета Павлова, и на этом основании составил донос о причастности Секретаря ЦК КПСС к попытке военного переворота.
Трогает в этой истории не тривиальный сам по себе факт предательства со стороны «друга семьи», а не воспринимаемое на слух нормального человека сочетание слов: «Чкалов» и «политический донос». Сейчас, говорят, младший Чкалов — летчик, на рейсах в Канаду, уважаемый человек…
В понедельник, 26-го начался открытый пир победителей: московская мэрия в лице вице-мэра Лужкова, не дожидаясь судебных решений, принялась изымать в свою пользу партийную собственность в Москве. По моим сведениям, накануне вечером Лужков затребовал к себе на беседу Управляющего делами ЦК КПСС Николая Ефимовича Кручину. Тот в это время находился в дачном поселке «Усово» вместе с группой последних секретарей ЦК, дожидавшихся решения своей судьбы.
Договорились, что после встречи с Лужковым, Кручина вернется в «Усово» и расскажет, о чем шла речь. Однако он почему-то не вернулся, а уехал от Лужкова, если их встреча состоялась, к себе домой. Утром 26-го, согласно официальной версии, Николай Ефимович выбросился из окна собственной квартиры. О чем накануне вечером шел у него с вице-мэром разговор, мне неизвестно.
Так или иначе, но московская мэрия запустила процесс экспроприации партийной собственности буквально через несколько часов после смерти Управляющего делами ЦК. Здесь уместно добавить, что в последние месяцы перед августом у Кручины были напряженные отношения с Горбачевым, поскольку Управляющий делами изо всех сил препятствовал махинациям генсека с партийной кассой…
Еще через пару дней мне позвонил на квартиру кто-то из сотрудников секретариата Орготдела ЦК и сказал, что утром 31 августа я могу последний раз войти в свой рабочий кабинет и быть там до 15.00. В назначенный день, захватив с собой большую дорожную сумку, отправился на Старую площадь. За 10 лет работы в ЦК в кабинете скопилось множество книг, разных справочных материалов, читательские отклики на мои статьи в печати. Словом, образовался солидный архив. Чтобы в нем разобраться, нужны были бы несколько дней, а не часов. Но выбора не было. Сложив в сумку, как полагал, самое главное, остальное оставил в кабинете. Пусть новые хозяева пользуются, мне не жалко