Как грабят корованы

Егорова Наталья

Грабители отхлынули к зарослям, оставив четверых убитыми.

В короване один викинг был совсем плох – корявая стрела из разбойничьего самострела застряла в груди. Высокий, плечистый, он будто усох, и только слабое биение жилки на шее говорило о том, что он ещё жив. Оззи осмотрел раненого и помрачнел.

Остальные отделались ерундой всякой: у того рука поранена, у этого ухо поцарапано. Зато у Ваньки совершенно опухла рожа, а обломок зуба натирал язык.

– Ну, хороший знахарь тебе, дуся, железный зуб сделает, – сообщил

Оззи, заглянув Ваньке в рот. – А плохой остатки доломает, чтоб не мешал.

– Повезло, лучников не было у них, – сказала Сила. – С самострела навесом не пробьёшь, а лучники, бывает, полкорована через щиты перестреляют.

Корован только выбрался из леса, устроился на долгий привал. Кашевары, как ни в чём ни бывало, развели костры. Ванька поначалу дёргался: ночной дозор, оно конечно, а ну как опять налетят супостаты? Но Оззи только плечами пожал:

– Ну ты сам посуди, они ж тоже люди. Жрать-спать надо, раненых лечить опять же, а их там поболе, чем у нас. А в темноте соваться вообще дураков нету, разве что с факелами, но это ж весь товар спалишь, коров распугаешь, собирай их потом по болотам. Не, до утра не сунутся.

Ну, Ванька и поверил. Оззи-то настоящий вещун оказался, когда ещё о засаде предупредил.

* * *

– Джек, вставай! Джек!

Ванька спросонья не понял, с чего это его в бок пихают и собачьей кличкой обзывают. Потом вспомнил, аж замутило. Левый глаз за ночь совсем закрылся, и щека, где зуб сломан, распухла.

Снимались с места до рассвета. Оззи сказал, будет погоня, а впереди, мол, электричка. Что ещё за зверь такой?

Раненый викинг ещё дышал, но редко и тихо.

Дорога виляла меж плоских холмов, иногда ныряла в прозрачные рощицы, но видно было далеко, не спрячешься. Разбойники вроде отстали.

– Не надейся, дуся, – сумрачно сказал Оззи. – Настырные ребята и налегке, а коровану здесь одна дорога. Могут догнать, а могут обогнать и впереди встретить. Гляди в оба.

Ну, Ванька и глядел.

Оззи рассказал по секрету, что Сила дознавалась у Чубаря, кому он эликсир обещал. Молчит, злодей. Но вроде бы он не с теми грабителями, а сам по себе. И что теперь с ним делать, неясно. Может, в дороге имперским дружинникам отдадут на честный суд.

Вчера в горячке Ванька сам бы его до смерти забил, а нынче противно. Больно много насмотрелся всякого.

Коровы неспешно шагали вперёд. Два или три голоса завели нудную песню на незнакомом языке – не иначе, викингскую. Песня эта удивительно подходила монотонности дороги, и Ванька задремал в седле, забыв и про стёртый зад, и про ноющий зуб.

Подступил вечер, потом ещё один: Ванька тупо сваливался с козла, что-то жевал, проваливался в сон, и во сне снова трясся на жёсткой козлиной спине. Погони не было, и её устали ждать, незаметно умер раненый викинг, и его тело тряслось на телеге рядом со связанным Чубарем. Одному Оззи известно,

куда его везли.

Ванька выпал из отупляющей дрёмы только, когда серые развалины подступили к самой дороге.

Стало холодно, как в погребе, и солнце боялось заглянуть за мрачные стены в чёрных дырах. Над головой нависали гнутые прутья. Ванька из любопытства потрогал один – твёрдый, вроде железного. Представились полчища железных червей, что вгрызаются в стены, крошат камень, а когда дом рушится, разом дохнут, застывая эдакими закорюками.

Надо бы у Оззи спросить. После.

– Стой! – пронеслось над корованом.

Впереди протянулась чудная дорога: две узкие железины, а между ними гнилые доски, как будто великанскую лестницу наземь уложили. Или гать мостили, так ведь где найти такую широкую телегу, да с такими узкими колёсами, чтоб на железки взгромоздить.

А Оззи уже хлопочет:

– Колбасу надо, дуся. Колбасу ей.

Разложили на деревянных палках круг духовитой колбасы. Ванька глянул в одну сторону, теряется дорога в развалинах, в другую глянул – уходит прямо в небо. Чего ждут.

– И мертвяка давайте.

Уложили вдоль дороги и покойника.

А тут разбойники из чёрных проломов высыпали. И Оззи-то не учуял.

Были это, видать, другие разбойники – грязные, дикие, с дубьём. На всех едва ли два ножа нашлось бы, но дубиной по черепу – тоже не фунт урюка.

Тут уж не до пищалей. Ванька цеп схватил и пошёл махать, а сам орёт нипойми-что. Само орётся. И рядом тоже крик, и лязг, и кости хрустят.

– Вперёд! – это Сила кричит.

– Нельзя! – перекрывая всё, вопит Оззи. – Нельзя перед электричкой!

С той стороны дороги-лестницы спешили ещё грабители. Ванька как раз им наперерез бросился, потому и видел всё, пусть и одним глазом.

Свистнуло, загремело, и вылетел из развалин громадный призрачный змей о тыще ног, с тыщей квадратных глаз по бокам. Такой змей весь корован сожрёт и не подавится. Да ещё на три корована места останется. Мчится змей, а на хвосте огненный вихрь несёт.

Вот, значит, для кого дорога строена.

Огненной вспышкой на миг глаза замстило. Остались на дороге три тела – одни головешки. Кто из них бывший мертвяк, а кто бывший живой – не разберёшь. Оззи подскочил, палкой ткнул – в золу рассыпались. Только засмердело; в жизни бы Ваньке больше такое не нюхать.

– Пустила! Пустила!

Ну раз электричка пустила, от разбойников и подавно отобьёмся. Так и вышло.

Вечером Ванька опять к старику пристал: к чему такая электричка.

– О, дуся, это такая вещь! Вот гляди, империя-то большая? Большая. Из конца в конец вона сколько дней ехать. А ведь люди везде живут. Как, думаешь, они до Лапландии добрались или вон хоть до Уралу? А это электричка их в одном месте сожрёт, в другом выплюнет, так и целые города строились. Ну а после большого бабаха обозлилась и теперь жжёт.