Как хочется счастья! (сборник)
Шрифт:
Я подумал, что должен позвонить Алле.
Нина деликатно вышла из комнаты. Я чувствовал отвращение, когда набирал номер. Не скоро, но Алла ответила.
– Ты сейчас где? – спросил я, стараясь говорить как можно спокойнее.
Нет, она была не Вишневская. Лучше. Голос у Аллы сейчас был теплый, игривый, грудной. Она, видимо, решила поводить меня за нос.
– К твоему сведению, я не скучаю!
Я сказал:
– Очень хорошо. А можно все-таки узнать, где ты находишься?
Она подумала, что я ревную, и это придало ей уверенности.
–
– А с кем ты в ресторане?
Она рассмеялась.
– Это секрет.
– Никакой это не секрет, – сказал я. – Ты сейчас с Борисом. Он уговаривает тебя бросить мою постановку.
Она озадаченно замолчала, потом спросила:
– Откуда ты знаешь?
– Это не имеет значения. Я позвонил тебе, чтобы сказать, что я – знаю.
Я отключился. Мгновенно телефон зазвонил снова. Алла решила сделать вид, будто ничего не произошло.
– Вадик, ты дома? Я приеду к тебе, как только освобожусь. Мы поговорим.
– Не трудись, не приезжай, – сказал я. – Тем более что я не дома.
– А где ты?
– Меня нет.
«ПРЕДАТЕЛЬСТВО» и «ОБЛАЖАЛСЯ». Вот главные два слова, которые я ненавижу.
Нина вошла уже одетая.
– Будешь кофе, Вадик?
Я не ответил. Сидел у разоренного стола и тупо смотрел на книжный шкаф.
Она повторила.
– Я сделаю кофе?
Я кивнул. Мне было хорошо, что я не один. Что вот сейчас по этой комнате ходит женщина, которая меня любит. Сейчас она принесет кофе. Мы посидим с ней, молча выпьем кофе и ляжем спать. И я не пойду сегодня домой.
Нина хлопотала в кухне, я размышлял. Что-то не увязывалось в поведении Бориса. Если он заручился поддержкой свыше и выбил себе собственную постановку, зачем ему мои артисты? Он может набрать других. Почему он ставит тот же спектакль? Почему мне об этом ничего не сказали? А если я пойду и спрошу, не поставлю ли себя в смешное положение? Скорее всего, никто ничего не знает, а он блефует и перебивает постановку у меня. Но если артисты уйдут – это будет настоящий скандал. А Борис его и хочет. Мол, вот вам ваш молодой гений! Все от него бегут, и бегут к нему, Борису, потому что гений не я. Гений – он!
Я выматерился про себя. Неужели же этот идиот считает, что действительно потянет постановку? Самоуверенный наглец. Решил пойти ва-банк? Но что будет, если ему действительно удастся переманить от меня людей? Он их, конечно, обманет… В этом я не сомневался ни минуты. Но что будет со мной? А люди? Как они могут ему верить? Неужели вид дорогущей машины и этих дурацких шнурков так застит им глаза? Или они думают, что Борис будет проталкивать их вместе с постановкой?
– Вадик, кофе.
– Спасибо, Нина. – Я потянулся и поцеловал ее в щеку. – Может быть, ты пойдешь спать? Ты ведь устала. Тебе нужно отдохнуть.
Она внимательно на меня посмотрела.
– Ты хочешь побыть один, Вадик?
– Мне нужно подумать, Нина.
– Хорошо. Я пока приму душ. Только не уходи, пока меня нет, – она поморщилась и провела рукой по лицу, будто сняла с него липкую
– Ладно, Нина. Можно в кофе коньяк?
– Конечно.
Она улыбнулась, плеснула мне коньяку и ничего больше не сказала. Через некоторое время я услышал, как в ванной комнате зашумела вода.
Кофе был очень вкусный.
По-крупному меня предавали один только раз. Мне хватило надолго. Обидчики были наказаны свыше.
Тогда, десять лет назад, четвертого сентября, погода тоже была прохладной. Я вернулся в общежитие после каникул. Собственно, я и уехал-то домой всего за две недели до этого. После моей болезни мама приехала в Москву и все-таки уговорила Клаву – так мы звали главную «гнобительницу» – декана нашего факультета не отправлять меня в академический отпуск, а дать мне шанс позаниматься летом и сдать экзамены перед началом нового учебного года.
Я вышел из больницы в середине июля и торчал в общежитии вместе с абитуриентами. Тогда же я стал и регулярно захаживать в библиотеку. Летом в зале работала старая тетка Анна Павловна. Почему-то, я заметил, меня любили практически все старые тетки – все и всегда, кроме Таниной бабушки. Делать мне было нечего – Москва опустела. Я занимался. В середине августа экзамены я успешно сдал, меня перевели на следующий курс. Но когда я уже оформлял зачетку в деканате, то вдруг ясно представил себе, что с началом нового учебного года снова увижу маслянистую Лехину рожу, его толстый безымянный палец правой руки с новеньким обручальным кольцом и худенькую, уже с животом Таню.
Я пошел и написал заявление, что хочу отчислиться из института.
Клавина секретарша прочитала мое заявление и вытаращила глаза.
– Одинцов, ты представляешь себе, что тебя тут же заберут в армию?
– Представляю, – хмуро буркнул я, хотя на самом деле не очень представлял в армии себя. Но все равно, пусть лучше армия, пусть что угодно, лишь бы не быть свидетелем умилительного животного счастья, в котором мне нет места.
– Вот что, Одинцов, – сказала секретарша, внимательно еще раз перечитав мое заявление. – До первого сентября Клава все равно в отпуске. Подписывать твое заявление некому. Ты поезжай пока домой. Подумай. Может, образумишься. А пока – считай себя студентом. Документы забрать всегда успеешь.
Я пожал плечами и уехал домой. Маме я сказал, что экзамены сдал успешно, и это было чистой правдой. Но когда я ни в последних числах августа, ни первого, ни второго сентября не сделал ни малейших попыток собраться в Москву, мама заподозрила неладное и сама позвонила в институт. После чего у нас с ней и состоялся тот самый знаменательный разговор со вставанием на колени. Я не выдержал маминых слез и твердо пообещал, что буду учиться.
В автобусе меня вдруг осенила гениальная мысль, что молодые, скорее всего, жить будут дома у Тани, а значит, по крайней мере в общаге, я буду свободен от общения с Лехой.