Как хочется счастья! (сборник)
Шрифт:
– А знаете, сейчас есть хорошие курсы ландшафтных дизайнеров, – вдруг сказала я.
Она только коротко рассмеялась.
– Мне кажется, вы должны ехать в Москву вместе с вашей самой талантливой ученицей, – сказала я. – Устроиться там на любую работу, снимать жилье, но добиться, чтобы девочка училась.
– А как же остальные ученики? – Лидия Васильевна показала кивком на картины, развешанные по стенам.
– Остальных детей может учить Гога. Всему он не научит, но основы преподаст. Девочка выучится
– Соглашательскую позицию заняли, все ясно, – философ Маклаков потянулся к бутылке с вином и вылил в себя жалкие остатки. – Пусть дети будут знать закон Божий, но понятия не иметь об Аристотеле… А ведь здесь у нас, можно сказать, последний оплот культуры! – взвизгнул он, и пенка слюны показалась в углу его розового влажного рта.
Лидия Васильевна закрыла глаза.
Я отошла и медленно стала продвигаться вдоль стен, мысленно прощаясь с картинами. И с них на меня смотрели наделенные глубиной пейзажи, наполненные солнцем цветы и колосья, нарисованные дети с уже знакомыми лицами смотрели мне вслед. А чей-то желто-коричневый беспородный пес, глядя на меня, грустно махал пушистым хвостом.
Лидия Васильевна теперь сидела, опустив голову, задумавшись, очевидно, о чем-то своем, что не имело ко мне никакого отношения. Я чувствовала, что оставаться среди этих людей стало невыносимо. Гога открыл окно. Я подошла и высунула в него руку. Дождь стал стихать. Добегу до гостиницы. Недалеко, решила я и стала прощаться. Меня не удерживали и плащ не предлагали.
– Ну, видели, что тут делается? – возникла передо мной Таисия, когда я закрыла за собой тяжелую входную дверь.
Несмотря на ночь и прохладу после дождя, ее лицо раскраснелось еще больше, чем днем, а вся приземистая фигура выражала негодование. Черные глазки привычно поблескивали в темноте.
– И этот вертеп называется очагом культуры!
– Скажите, а чем вы занимались до того, как стали здесь настоятельницей? – спросила я ее.
– Это неважно, – ответила она. – Работала. Пыталась отучить от пьянства одного человека. – Я поняла, что она говорила о своем застрелившемся муже.
– И получилось? – спросила я.
– Нет. Мне ведь тогда вера не помогала, – спокойно сказала она. – Но зато теперь, когда я от всей души молюсь за моих сестер, я верю, что земные пороки можно победить только с помощью Бога.
– Но церковь не отрицает искусство.
– А это не искусство, – сказала Таисия. – Это разврат. Этот вот Ванька, который зовет себя, прости господи, Гогой, ушел от семьи. А у него две девчонки. А он тут мазней занимается. Ему без мазни скучно жить. А жить нужно не со скукой, а с верой. Без веры сделать вообще ничего нельзя.
– Вы вообще не любите живопись?
– Я не терплю бездельников и пьянчуг, – отрезала она.
– Если работать по-настоящему, живопись не безделье,
Мы вместе дошли до ограды.
– Дай Бог вам здоровья и успехов. – Таисия повернулась, и я даже в темноте увидела, что вся спина ее черного одеяния была совершенно мокрой.
«Простудится, не дай бог», – машинально подумала я.
Ливень прекратился, и только отдельные капли еще падали с неба, как редкие слезы. По пустой дороге катился уже знакомый мне голубой «москвичонок». Увидев меня, водитель остановился, открыл мне дверцу.
– Вы что, следите за мной?
Он не ответил. Я села.
– В гостиницу, пожалуйста, – сказала я официальным тоном. Ехать было всего квартала два. Когда мы остановились, я с суровым видом вытащила тридцать рублей, но он отмахнулся. Я вышла. Он вдруг вышел тоже и протянул мне какую-то папку.
– Что это?
Он с независимым видом напялил на голову свою желтую кепку.
– Я вот тут кое-что хотел показать… – Тон у него был развязный, но вместе с тем и просительный. – Я роман написал… Про перестройку, про свое видение дальнейшего пути… Ну, все такое…
Я остолбенела. А он напирал.
– Вы ведь писатель? Отдайте в издательство. Пусть издадут. У нас ведь без блата никогда ничего не добьешься.
Я еле сдержалась, чтобы в голос не захохотать. Или не трахнуть его по его желтой кепке чем-нибудь тяжелым. Так вот из-за чего этот идиот таскался за мной целый день! Жажда творчества, оказывается, его мучила! А он еще иронизировал над Гогой. И еще с меня под шумок три сотни срубить хотел!
– Давайте сюда! – Я решительно протянула руку. – Я обязательно покажу ваше произведение своему редактору, и вам позвонят. Я чувствую, вы очень талантливый человек.
– А я телефон-то не написал… – Мой водила захлопал себя по карманам в поисках ручки, но в то же время не мог скрыть горделивую улыбку от моей похвалы.
– А на титульном листе ваша фамилия есть? – деловито спросила я.
– Есть.
– В таком случае вам не о чем беспокоиться. Вас найдут.
– Нет, – теперь он лихорадочно искал ручку в бардачке машины. – Я вам все-таки свой телефон запишу.
– Пожалуйста! – Я уже мысленно прикидывала, удобно ли будет оставить его творение прямо в гостинице или придется отвезти его в Москву, чтобы выкинуть в помойку в собственном дворе.
– У вас ведь есть второй экземпляр?
– Есть. А зачем?
– Ну, мало ли… Для заграничного издания…
Мне даже показалось, что мужичок стал выше ростом.
– Может у тебя есть чем записать? – Он незаметно перешел со мной на «ты».
– Нет, – мстительно сказала я.
– Тогда запиши номер на свой мобильник. – Я поняла, что мне не отвертеться.
– Давай. – Мы с ним уже разговаривали словно коллеги по писательскому цеху.