Как из далеча, далеча, из чиста поля…
Шрифт:
А тут еще Кузьма навстречу попался. Пристал, как банный лист, когда на болото пойдем. Алешка ему сдуру пообещал место показать, где змея саженная водится, сам, мол, высмотрел. Причем не простая змея – скоропея. Потому как у нее на голове корона маленькая, вся из чистого золота. Так на солнце блестит – глазам больно. Ежели с умом подойти, то поймать ее очень просто. Нужно только подстеречь, как она на кочке свернется, погреться в лучах солнечных, взять длинную палку, на конце расщепленную, – в конце концов, грабли сломать, – и этим расщепом голову ей и прижать. Тогда эта самая скоропея
Невдомек Кузьме, что приятель за-ради красного словца обмолвился; он те места, где змеи водятся, за сто верст обходит, не то что высматривать. Кузьма же мало – поверил, ему еще и обидно, что Алешка храбрее его оказался. Вот только пристать к нему – нашел время и место…
И так получилось, пока Алешка с важным видом Кузьму забалтывал, занят-де по хозяйству, как только высвобожусь, сразу и двинем, – спугнул телку чей-то пес, на улицу выскочивший. Гавкнул не по причине, та и всполохнула. Ни к чему ей теперь корова, та вперед со всеми пошла. А телка заметалась по улице – и Алешка с Кузьмой вслед за ней. Им бы самим решить, куда ее гнать, то ли к корове, то ли обратно, коли первый блин комом вышел. Так ведь растерялись, стараются, чтобы в чужой двор не вперлась, вот и носятся по улице, такой шум подняли, будто беда какая страшная на подходе.
Вот и случилось, что из огня Алешка в полымя угодил. Потому как развернулась телка, и со всех ног домой помчалась, не догнать. То есть не домой – в направлении родных ворот. А как была сильно испугана, проскочила мимо, и дальше дунула. Там же, дальше, только Бирюковы ворота раскрыты и оказались. Заскочила туда, и давай по двору метаться, никак хлев не найдет. Дрова, что во дворе сложены были, – не успел Бирюк в поленницу перетаскать, – разметала, бочку с водой опрокинула, на огород подалась, там носится. И ревет дурным голосом, даром что маленькая. Алешка и рад бы за ней сунуться, да как? Застыл напротив ворот, прижался к забору, не знает, что делать. Кузьме что? Он развернулся, и только пятки засверкали, никакая телка не догонит.
Увидел, как выскочил Бирюк на крыльцо, застыл столбом приворотным, на огород кинулся. Огород же у него позади дома, и что там такое происходит, Алешке не видно. Зато слышно. Как оно там говорится: и бык ревет, и медведь ревет, а кто кого дерет, лешак не разберет… Бирюк в своем праве – телка ему потраву учинила.
А потом глядит: накинул Бирюк на шею телке веревку, тащит. Та упирается, все в сторону броситься норовит, ан веревка не дает. Протащил мимо малого, и во двор к ним свернул…
О чем и с кем там беседу вел, не знамо, а только когда Алешка со своей хворостиной заявился, ему этой самой хворостиной и досталось. Так досталось, что больше и не надо. Мало на животе спал, так еще и ел стоя. Ну да не впервой…
Телку без него припасли, а Кузьма проходу не дает – пошли да пошли скоропею ловить, страсть, как хочется языку звериному научиться. Это Алешка забыл про свое обещание, а товарищ его – нет. Причем так забыл, что совсем не вспомнить, чего рассказывал. Только ведь ежели
Очень Кузьма обиделся.
– Трепач ты, – говорит. – Ничего ты не видел, а все выдумал. Так всем и скажу.
– Хочешь – говори, хочешь – нет, твое дело, – Алешка отвечает, а самому вроде как без разницы. – Я тебе заместо скоропеи другое показать думал, ан передумал.
– Что ж это ты мне такое показать думал? – недоверчиво спросил Кузьма. – Опять брешешь?
– Так я тебе и первый раз не брехал. Не веришь – сходи к Всеведе-знахарке, она тебе точно все про змей скажет.
– И схожу! – Кузьма говорит, а сам не уходит.
– Чего ж не идешь-то?
– А ты не погоняй!.. Когда надо будет, тогда и пойду.
Стоят себе у забора, и каждый себе на уме. Кузьма думает – чего это ему такое Алешка показать собирался, а Алешка – как бы ему половчее с Кузьмой обойтись, чтоб в трепачи не угодить.
– Ну… это… чего ты там сказать-то хотел, – наконец не выдержал Кузьма.
– Ты ж все одно не поверишь. Смеяться будешь.
– Может, не буду…
– Поклянись, что никому не скажешь!..
– Ну… это… клянусь… – Кузьму уже просто распирало от любопытства.
– Ты знаешь Сыча? Бортника?
– Сыча-то?.. Кто ж его не знает… Вестимо, знаю…
– Так вот. Он – лесовик.
Кузьма вытаращил глаза и разинул рот. Постояв так некоторое время, он вдруг расхохотался.
– Ой, уморил, – сквозь смех произнес он. – Сыч – лесовик…
Кузьма согнулся пополам, ухватившись руками за живот, но тут у него лопнула веревка, поддерживавшая порты, и они соскользнули на землю. Кузьма ойкнул и присел. Алешка сохранял серьезный вид. Склонив голову на плечо, он смотрел на товарища, ничего не говоря.
И совершенно неожиданно эта самая серьезность передалась Кузьме. Связав веревку, он вернул порты на место и выжидательно уставился на Алешку.
– Ты, допрежь гоготать, вот что скажи. Знаешь, как лесовика распознать?
– По пуговицам можно, они у него слева… Лапти переобуты: левый на правой ноге, а правый – на левой… Коли на пенек присядет, левую ногу обязательно на правую закинет… Глаза разные, один зеленый, другой – карий… И горят, как уголья…
– Тю!.. Ты его по таким приметам во всю жизнь не сыщешь, коли сам показаться не решит. Их поправить, что крапивой обстрекаться. Другая есть, верная, с которой он никак совладать не может. Только о ней мало кому ведомо…
И так это Алешка произнес, что глаза у Кузьмы у самого разгорелись, как у лешего, про которого речь зашла.
– Ты не думай, я про трепача это просто так сказал, не по обидному… Ну, говори же скорей, что за примета такая верная?..
– Сказать-то скажу, только ты помалкивай. Потому как прознает, кто его тайну выболтал, сам знаешь, чего случиться может. Обратит тебя в шишку еловую, будешь тогда знать, как язык распускать.
– Никому, – торжественно заверил его Кузьма. – Ну, говори же!..