Как любить детей
Шрифт:
Всели это чувство, Учитель, в своего обречённого другими учителями ученика — и ты вдохновишь его, он воспрянет, он изменится!
Она готовила меня для спасения
Шло время. Я увлёкся стихами и даже печатался в детских журналах и газетах, читал стихи в литературных кружках, на торжественных собраниях, встречался с известными грузинскими поэтами, выступал даже перед Николаем Тихоновым, известным русским поэтом.
Поэтом я не стал, об этом не жалею. Но точно знаю: моя учительница искала во мне не будущего поэта для Грузии, а готовила меня, чтобы я крепко
Моё увлечение поэзией вовсе не радовало других учителей, никто не приветствовал моего поэтического дара, не хвалил меня; скорее это даже раздражало их, что я, мол, запускаю их уроки и задания. В журнале вдоль моей фамилии умножались двойки по химии, физике, математике, биологии и, конечно же, по русскому языку.
Я тонул.
Иногда, когда у нас не было урока любимой учительницы, я, выходя из дома, садился в трамвай и весь день катался по городу. Возвращался домой вроде бы после уроков и, как заяц, держал ухо востро: не узнала ли мама о моём прогуле.
Что знала обо мне моя учительница?
Знала всё, что ей было необходимо знать: и то, что отец погиб на войне, и то, что мама у меня инвалид второй группы, и то, что есть у меня младшая сестрёнка… Знала, что думают обо мне другие учителя. Знала и то, чего я сам о себе не знал.
— Ты не поможешь мне отнести тетради домой? — спросила она у меня однажды.
Я порадовался: конечно, помогу.
Мы шли вместе по тихой улице Казбеки, она спрашивала, что я сейчас читаю, не написал ли я новые стихи, не хочу ли я включиться в литературный кружок, в котором участвуют старшеклассники. Потом спрашивала об отце — кем он был, где погиб; спрашивала о маме… Так мы дошли до её дома и поднялись на второй этаж. Я думал, что она возьмёт у меня тетради, и я пойду домой. Но она пригласила войти в свою маленькую двухкомнатную квартиру. Мы знали, что она живёт вместе со своей сестрой, которая тоже была учительницей и работала в другой школе, и племянницей. Дома никого не было.
— Пообедаем вместе… — сказала она просто, как будто это обычно так и происходило.
Мне было неудобно, но бархатистый голос и улыбка пленили меня.
Мы поели суп с куском хлеба. Год ведь был 1945, люди голодали. Она тоже голодала, и этот кусок хлеба мне достался от её дневной нормы, выдаваемой по карточкам.
Она поблагодарила, что помог ей донести тетради. Потом выбрала из книжного шкафа толстую книгу о грузинской литературе, сделала надпись и передала мне.
— Спасибо, Дейда Варо… — сказало моё сердце, переполненное чувством искренней любви к этой женщине.
На крыльях бежал я домой, и всё заглядывал в книгу, где её рукой было написано: «Моему талантливому ученику».
Она знала, как надо меня любить, чтобы спасти.
Думаю, моя мама в тот день впервые поверила, что её сын — способный, что не всё потеряно.
Момент истины
Вся предварительная работа сделана.
Она даёт на уроке всем творческое сочинение, сама уединяется у окна и открывает сборник стихов. Она не будет с недоверием ходить вдоль рядов и проверять, кто пишет, а кто — нет. Не будет зорко следить со своего наблюдательного пункта, не списывает ли кто. Каждый из нас в любой момент может подойти к ней и, шепча, посоветоваться. Если всё же возникнет необходимость самой подойти к кому-либо, она сделает это бесшумно, будет приближаться на цыпочках, чтобы
Я соображаю, как писать сочинение, какие мысли развивать, по какому плану. Начинаю писать, увлечён, погружаюсь в мысли. И не замечаю, как она, держа в руках книгу, приближается ко мне. И когда она наклонилась к моему уху, только тогда я взглянул ей в лицо.
На этот раз она не дарит мне мою любимую улыбку, лицо у неё грустное. Она наклоняется, приближаясь к моему лицу, так что её седые волосы касаются моей щеки. Я чувствую нежный запах духов. На ней кремовая шёлковая кофточка с перламутровыми пуговками. На кофточке — старинная серебряная брошь. Её глаза — ласково-грустные — вобрали меня в себя. Мне трудно выдерживать эту непонятную грусть. Опускаю голову. Её губы прикасаются к моему правому уху и посылают мне всю свою грусть и боль прямо в душу, прямо в сердце:
— Мальчик, — шепчет она, — мои пятёрки краснеют рядом с двойками… Как быть?..
Она знает, что после этого я сочинение дальше писать не смогу. Но на фоне того ожидания, что может произойти, разве это важно?
Как в педагогике назвать вот это действо — что это за приём, способ, метод, принцип?..
Нет этому названия.
Потому, спустя десятилетия, я назвал его моментом педагогической истины. В этих мгновениях, когда ученик души не чает в учителе, а мудрость учителя чувствует, что именно сейчас, не раньше, не позже, нужно помочь ученику выправить путь, может произойти воспитательное чудо. Момент педагогической истины состоит из встречи двух его составных: первое — само предчувствие наступления этого мгновения, второе — искусство воспользоваться мгновением. Вне этого мгновения искусство может быть бесполезным, без искусства мгновение унесёт водопад времени без всякого следа.
Она не ждёт от меня ответа, так же бесшумно возвращается к окну, но книгу уже не читает, смотрит в небо, может быть, молится в душе.
А в душе моей происходит взрыв.
Я закрываю голову руками и начинаю тихо плакать, чтобы рядом сидящий не догадался, в чём дело.
Пятёрки моей учительницы краснеют рядом с двойками.
Дело не в пятёрках, а в том, что в них любовь моей учительницы ко мне. А эти двойки могут навредить этой, — самой дорогой, что мне досталось за последние месяцы, — Любви!
Я причиняю учительнице боль — и мне больно от этого.
Мне стыдно перед Дейда Варо, потому что ей стыдно за меня.
Что нужно делать, чтобы пятёрки не краснели, чтобы уберечь Любовь любимого учителя ко мне?
Надо уничтожить эти двойки.
Моё сознание меняется, чувствую суровость долга перед погибшим отцом, перед больной матерью, перед Дейда Варо.
Меняется моё сознание, и оно меняет мою жизнь. Начинаю применять те усилия, которые соизмеримы с принципом: тебе, утопающему, подали спасательный круг — Любовь, береги её сейчас.
Я доказываю, внушаю самому себе, что во мне есть способности, и всё в моих руках.
Я внимателен на всех уроках, многое не понимаю, потому начинаю приставать к учителям, чтобы объяснили дополнительно, прошу друзей-одноклассников, продвинутых в науках, чтобы помогли мне. Но так как многое сразу понять не могу, то зазубриваю формулы и параграфы.
Только вот проблема с учителем русского языка: она видеть не хочет мои старания. Мама моего друга, узнав о моей беспомощности в русском, сама предложила помощь — помогала понимать тексты, выполнять грамматические упражнения.