Как мне мешали быть писателем
Шрифт:
– Ага, это интересно, – развеселился дождик.
– А потом можешь усовременить: пам-бам, пам-пам-бам.
– Пам-бам-бам, пам-пам-пам-бам, бам.
Дождик старается и у него получается.
Вот мы с ним памкали-бамкали. Он по оконному стеклу, по карнизу, а я по столу ручкой, по полу ножкой.
Понимаю, помешал мне дождик сочинить новый рассказ, но я ему не сказал об этом. Всё-так он культурный, а я не хотел к нему отнестись некультурно. Да и он быстро прошёл, а потом и мысли у меня тоже прошли. Так что сегодня без
Поэт
Динь-дилинь!
Придётся ответить. Я отложил лист с пером, отодвинул чернильницу, взял трубку.
– Да-а, – говорю я, делая вид, что не выспался и чтобы меня не задерживали.
– Понимаю, я тоже сегодня плохо спал», – говорят мне.
Голос мужской, по тональности чувствуется, что мужчина с бородой.
– Здравствуйте, – продолжает мужчина с бородой. – Я поэт по фамилии…
Он называет фамилию, по которой понятно, что поэт известный, по крайней мере мне и моему городу.
– Я вот по какому вопросу: пишу, значит, поэму, пока предполагаю о любви.
– Любовь – это чудесно, – перебиваю я.
– Но может тема уйдёт в другое русло. Не могли бы вы подсказать рифму к слову «кефир»?
– Ага, такая, получается, любовь. А почему вы ко мне обратились? – с одной стороны мне приятно, что обратились, с другой стороны – мне свой рассказ писать надо, а с третьей: вдруг я украду идею и напишу роман о любви в молочном отделе местного магазина.
– По сарафанному радио, – отвечает поэт.
– Не знаю такой волны, – я почесал затылок.
– Какой волны? – поэт вроде тоже что-то почесал. – Вы про морскую волну? Я хоть и написал около тридцати стихотворений о море, сам, признаюсь, моря не видел, только на фотообоях в гостях.
– Море… Какие мы с вами интересные собеседники, – делаю небольшой вывод.
– Да, потому что творческие.
– Творческие люди, – я лирично вздохнул.
– Потому что вы творческая личность, поэтому у вас и прошу помощи. Ночь просидел у окна, искусал шариковую ручку. Думал, что ночь и небо звёздное, и горящие окна в некоторых домах вдохновят меня, помогут родиться той заветной строке и появиться рифме, но, увы, как говорится, и ах!
– Кефир, значит, – начинаю протягивать руку помощи.
– Кефир. Все свои заготовки и черновики просмотрел, не за что зацепиться.
– Кефир сладкий или кислый? Может кефир-эфир, словно герой в прямом эфире делает признание.
– Просто, – поэт недоволен.
«Кефир-мефир», – произнёс я про себя, видите ли, ему кажется простой эта рифма.
– Кефир – твой мир, – произношу вслух, – словно признание на весь мир, чтобы каждый слышал и завидовал.
– Было, – говорит поэт.
– Было? – озадаченно спрашиваю.
– У другого поэта, более известного, чем я.
– Неужели есть такой. А причём тут вообще этот молочный продукт?
–
– Тогда: «Я пью кефир» …
– Там по-другому строчка звучит.
– А может поменять «кефир» в падеже или в конец строки другое слово поставить? – делаю конструктивное предложение.
– Нельзя, нельзя. Другой известный поэт, более известный, чем я и тот поэт, про которого я говорил, тот на всю страну известен. И он писал, что только поэты-слабаки меняют форму слова, если не могут подобрать рифму.
«Я же не знал. Я же писателем, а не поэтом пытаюсь стать», – думаю я.
– Ладно, а как вам так: кефир-любви, о любви или нет любви, хотя, наоборот, в поэме присутствует любовь. Хорошая рифма на мой взгляд…
Поэт её услышал, но я не знаю понравилась ли она ему, воспользуется или нет, потому что в трубке слышались речи недовольных граждан: «Да сколько можно стоять-то, в дом не попасть… Мусор вынес, и жду вас пока наговоритесь… Мы в школу опаздываем… У меня чайник не выключен…»
Люди прогнали поэта, в общем.
Я повесил трубку от домофона. Интересно, когда выйдет его новый поэтический шедевр? Надо не забыть следующий выпуск литературного журнала приобрести.
, перекладывая трубку к другому уху, будто через это ухо он сразу услышит небесполезную нужную ему мысль.
Режиссёр
Выгуливал я своего шпица в парке. Конечно, этот пёс из моей семьи, но приобретался он не для меня. А вот кормить и на улицу с ним ходить, пожалуйста, только я способен. Остальные с ним или беззаботно играются, или нежно тискаются.
Ну как я его выгуливаю: я сижу на скамейке, а шпиц бегает по травке.
Он такой оранжевый-оранжевый у нас. Я даже настоящего имени его не запомнил. Называю просто словами, которые ассоциируются с окрасом его шерсти: то апельсиновой кожуркой, то ведёрком (на вокзале видел оранжевую урну, но урной называть – обидно и неприятно. Я бы не хотел, чтобы меня так называли, и кого-то называть так не хочу).
Шпиц бегает за кем-то невидимым, потом от него убегает. За скамейкой спрятался, потом выскочит, но невидимки нет. Исчез. Испарился.
А я хочу рассказ написать, и знаете на чём? На штанине, или на обоих штанинах, это уже от формата текста зависит. На мне штаны брючного характера, немного серьёзные. И думаю, чем не лист бумаги.
Ручки нет. Хорошо мимо школьники шли с непустыми портфелями.
– Ребята, – остановил я их вопросом, – у вас не будет ли шариковой ручки?
– Пожалуйста, – протянул один из них, с носа у него сползали интеллигентные очки, – это запасная.
– Замечательно. Я завтра верну.
Они мне поверили и пошли дальше по своим постшкольным делам.