Как много в этом звуке…
Шрифт:
— Кто это тебя?
— Дружинником был. Так что у меня со шпаной свои счеты.
— Но ты же адвокат, будешь их защищать. Или как?
— У тебя вульгарные представления о работе адвоката, — ответил Толик, но пояснять свою мысль не стал.
— Ножом пырнули? — спросил я.
— Нет, самодельный пистолет. Понимаешь, я вынужден быть толстым. После того как мне эту дырку под сердцем сделали, в легких какие-то процессы начались. Поэтому я жив, пока толст.
— Какого же ты преступления ждешь?
— Среднего. Одно им кажется слишком простым, другое — слишком сложным для начала…
И тут Толик, не сходя с места, показал, что он действительно имеет самое непосредственное отношение к правосудию. Мягкой розовой глыбой согнувшись у телефона, он позвонил в милицию и профессионально четкими выражениями сообщил о ночном происшествии. Натянув пижаму, вызвал дежурную и поручил ей опросить жильцов в соседних номерах — не пропало ли чего у них. Потом снова позвонил в милицию и поинтересовался, выехала ли оперативная группа.
А тем временем дежурная, большая рыхлая старуха, причитая и постанывая, рассказывала взбудораженным жильцам о ночном госте, о том, какой у него зловещий голос, громадный рост, как он сразу показался ей подозрительным, рассказала даже, какая неприятная улыбка у злодея. Кстати, когда ей показали Сашку для опознания, она его не узнала. Допросы, очные ставки, протоколы сделали вора в ее глазах рослым детиной с бандитской рожей.
В тот же день нас с Толиком пригласили в милицию, и инспектор уголовного розыска, пожилая худенькая женщина, принялась задавать нам скучные вопросы о цвете пропавших вещей, степени их износа, первоначальной цене, отличительных признаках…
Время от времени разговор прерывался, и мы все трое, я, Толик и женщина, смотрели в окно. Большие снежинки медленно скользили мимо берез с толстыми стволами и тоненькими веточками, мимо рябин, сохранивших до весны красные гроздья, мимо взъерошенных черных лиственниц. Деревянные дома, деревья, заборы постепенно обрастали снежными хлопьями, их контуры становились мягкими, светлыми. И женщина, подперев кулачком щеку, забыв о степени износа вещей, неотрывно смотрела на невесомые столбики снега, вырастающие над гроздьями рябиновых ягод. Потом спохватывалась, часто моргала, будто старалась стереть с глаз картины, не относящиеся к данному уголовному делу.
— Так… Значит, вы утверждаете, что ночью ничего не слышали? — спрашивала она виновато.
— Не слышали, — отвечал Толик. — Мне кажется, вам следует предупредить комиссионные магазины, отправить своего товарища на рынок. Вполне возможно, что вор вынесет вещи, чтобы продать.
— Возможно, — соглашалась женщина.
— И еще необходимо наведаться на вокзал, на автостанцию, в аэропорт. Ведь дежурная дала описание преступника.
— Разумеется, — говорила женщина и косилась на окно. Форточка была открыта, и залетавшие в комнату снежинки таяли на лету, превращаясь в маленькие холодные
— Сомневаюсь, чтобы они нашли этого вора, — сказал Толик, когда мы вышли на улицу. — Очень неустойчивая женщина. Тут нужна железная психика. Мертвая хватка.
Было чуть ниже нуля, и снег под ногами не хрустел, а мягко, чуть заметно пружинил. Такой снег обычно не держится долго. И в самом деле асфальт был сухой и пыльный, когда через неделю Толик, задыхаясь от бега, ворвался в номер. Его лицо было как никогда розовым, а от спины валил пар.
— Слушай, — сказал он хрипло, — там, в магазине… один тип… вроде в твоем пальто… Пошли!
Мы быстро спустились вниз, перебежали через дорогу и, стараясь не обращать на себя внимания, будто бы не торопясь, вошли в магазин. Парень, о котором говорил Толик, уже отстоял очередь у кассы и теперь с чеком шел к колбасному отделу. Среднего роста, худощавый, смуглый, он задумчиво смотрел на продавца, а та под его взглядом никак не могла уравнять стрелку весов. Пальто на нем было мое. Возле кармана темнела маленькая дырочка — как-то в автобусе я зацепился за отогнутый уголок жести.
— Извините, — сказал я, — но это мое пальто.
На его лице промелькнуло выражение, которое можно было бы истолковать словами: «Ну вот, я так и знал!»
— Вы уверены? — спросил он. — Чье же тогда пальто на вас?
— А вот этого товарища, — показал я на Толика. То, что на мне пальто с чужого плеча, и так было видно — плечи болтались где-то возле моих локтей.
— Так что вы хотите?
— Как что?! Не могу же я все время ходить в этом балахоне!
— А! — протянул он. — Пожалуйста. — И начал расстегивать пуговицы. — Я не думал, что для вас это так важно.
И тут Толик проявил юридическую грамотность.
— Нет-нет, — запротестовал он. — Так не пойдет. Давайте-ка прямо в пальто отправимся в одно место.
— Куда же именно?
— В милицию. Здесь недалеко.
— Зачем?
— Там разберемся. Там мы во всем разберемся — чье пальто, почему пальто, зачем пальто и так далее.
— А разве мы в чем-то не разобрались? — повернулся парень ко мне.
Возможно, это было негражданственно, но мне не хотелось идти в милицию и снова проводить целый день за составлением протоколов, за показаниями, опознаниями. Но Толик настоял на своем. Цепко ухватив вора за локоть, он так и не выпустил его, пока мы снова не оказались в кабинете знакомой женщины.
Сашка вел себя, по словам Толика, глупо. Он тут же во всем сознался, хотя гостиничная дежурная ни за что не хотела признать в нем ночного грабителя. «Не признаю», — твердила она даже после того, как Сашка напомнил ей детали своих похождений.
— И старуха тоже глупо ведет себя, — сказал Толик.
— Почему? Может, она в самом деле не помнит его?
— Не имеет значения, помнит или нет. Этот тип возьмет и скажет, что пальто купил на базаре в прошлое воскресенье. И все. Его придется отпустить. А весь убыток, и твой, и мой, оплатит старуха. Из своих трудовых доходов, между прочим.