Как много в этом звуке…
Шрифт:
— Фонарь есть? — спросил Горбунов.
— Есть, — ответил Анатолий. — Вот…
Вспыхнул слабый луч. Они сидели на потолке, а над ними в мокрых следах от сапог темнел пол кубрика. Через некоторое время под ногами появилась лужа. Вода начала просачиваться внутрь. Поплыли папиросы, шапка, бумажки…
— Что делать будем, шкипер? — спросил Анатолий.
— А ничего… Ждать будем. Хотя и смысла в этом нету. — Последние слова Горбунов добавил не потому, что уже не верил в спасение, а просто, чтоб не сглазить.
— Что… и ничего нельзя сделать?
Вера заголосила в углу, уткнувшись
— Чего молчишь?! — вдруг заорал Анатолий. — У тебя же спрашивают! Что можно сделать?
— Ты ничего не можешь, — ответил Горбунов. — Все, что мог, ты уже сделал. Теперь отдыхай.
Горбунов представил себя на месте ребят. Они должны знать, что мы в кубрике, что можем продержаться какое-то время. Им нужно зацепить плашкоут и тащить его к берегу. Там можно добраться до нас, дождаться отлива… Значит, надо продержаться. Скоро здесь будет жарко, подумал он. Воздух уже того, давит…
— Слушай, шкипер, — заговорил Анатолий. — Может, нам уже не выбраться… Я хочу сказать тебе…
— Ну, скажи. Интересно даже.
— Глупо все вышло, по-дурному.
— Да уж куда глупее… Лучше бы вам в крытую машину забраться. Или, на худой конец, в сарай… Век бы никто не догадался. Да мало ли куда можно спрятаться… Вон свинарник второй год пустует.
— Не надо, шкипер. Когда живешь в такой дыре, разве знаешь, в какую сторону тебя завтра занесет.
— При чем же дыра? Дыра там, откуда уйти нельзя, где держат против воли. И город с троллейбусами дырой может стать… Такой дырой! А если человек свободный — нет для него дыры.
— Знаешь, шкипер, ты как хочешь… ну… подонком я себя чувствую, пойми.
— Не потому ли, что со мной связался? — негромко спросила Вера. — Может, запачкался?
— Ты не обижайся, Вера, на тебя я бочку не качу.
— Ладно, кончайте, — сказал Горбунов. — Хватит.
Говорить стало трудно. Прошло уже более часа с тех пор, как они перевернулись. Воздух сделался будто загустевшим. Вода, просачиваясь снизу, сжимала его все плотнее. Они стояли в темноте молча, ледяная вода поднялась уже почти до колен. Снаружи слышался грохот волн, перекатывающихся через дно плашкоута. Шторм не утихал.
А у ребят трос лопнул, думал Горбунов. Старый оказался трос. Свяжут? Или сумеют обрывком зацепить? А если пойдут за новым тросом, нас потерять могут. Нет, не пойдут… Да, ведь на катере один больной… Тяжело. Плашкоут обратно в море погнало… Дела…
Неловко повернувшись, Горбунов толкнул коленом что-то твердое, плавающее в воде. Оказалось — лопата. А если попробовать… Ведь между дном плашкоута и полом чуть ли не полметра… Там должен быть воздух. Свежий, чистый… Горбунов встал на табуретку и принялся лопатой долбить пол над головой. Если удастся пробить дыру, они смогут продержаться еще какое-то время. Он долбил, долбил, стараясь, чтобы острие лопаты попадало в одно место вдоль волокон досок. Горбунов почувствовал, как ему на лицо падают мелкие щепки. Но тут же, оступившись, поскользнулся и рухнул в воду. И сразу намок, отяжелел.
Удары гулко и болезненно отдавались в голове, будто кто-то колотил по ней деревянным молотком, колотил долго, по одному месту, и Горбунов снова взял
Лопата застряла и уже не выпадала из щели. Горбунов начал вертеть ее, наклонять и, оттянув, выломал доску. Сверху хлынул свежий воздух, но тут же поднялась вода, плашкоут заметно осел. И вдруг Горбунов понял, что их только двое — Вера и он. Не слышалось дыхание третьего человека. Разведя руки, он пошел в одну сторону, в другую — Анатолия не было. Тогда он опустил руки, стал шарить ими в воде и, наконец, наткнулся на шофера. Горбунов с трудом поднял его над поверхностью воды, отдышался и принялся бить Анатолия ладонью по щекам. Бил сильно, зло, не переставая, пока шофер не закашлялся, не задергался у него в руках.
— Стой здесь, — прохрипел он, — держись за поручни.
Горбунов прошел к столу. Намокшая, пропитанная ледяной водой одежда сковывала движения, казалась непомерно тяжелой. Он забрался на стол, нашел дыру над головой и с усилием выломал еще одну доску, потом, вставив черенок лопаты, как рычагом, выломал еще одну. Теперь над ним была дыра, в которую можно было пролезть.
— Вера, — позвал он. — Давай сюда… Доберешься?
Он наугад вытянул в темноте руки и, ухватив Веру, помог ей взобраться на стол.
— Лезь туда, — сказал он. — В дыру…
— А ты?
— Лезь, говорю!
Горбунов подсадил ее. Вера ухватилась за металлическую переборку.
— Я не могу, — проговорила она сдавленно. — Здесь тесно… Задохнусь…
— Лезь… Лезь! — хрипел Горбунов, подсаживая Веру.
Потом он пошел к Анатолию, подволок его к столу и приподнял парня так, чтобы его голова оказалась в дыре.
— Тащи его! — сказал он Вере. — Можешь?
— Ну что же ты… — услышал он голос Веры.
— Не получится… Тяжел я… Не протиснусь.
Передохнув, он прошел в угол, стал на какой-то ящик, ухватившись за холодные мокрые поручни. И, уже теряя сознание, понял, что, даже если умрет, не разожмет пальцев.
…Очнулся Горбунов от ярких искр, которые сверкали у него перед глазами. Он увидел автогенное пламя и жидкие капли металла, с шипением падающие в воду. Потом, когда его уже вынесли на берег, приподнялся на локтях и оглянулся. Плашкоут косо и беспомощно сидел кормой в воде, будто мертвый кит, выброшенный на берег. Его ржавое помятое дно было вспорото, в нем зияла дыра… Как рана, подумал Горбунов.
— Благодари Вадюхина! — будто издали услышал он и увидел над собой несчастного и радостного старика. — А то что хотели делать, злодеи, — еще в море автогеном вскрыть! Затопили бы вас, как консервную банку из-под… из-под морской капусты. Вадюхин догадался, предупредил! Сначала бульдозером на берег подтащите, а потом уж режьте на доброе здоровье! Во дает старик, а! Скажи спасибо Вадюхину!
— Ну, спасибо, Вадюхин, — Горбунов улыбнулся и тронул руку старика. Вечно небритого, кричащего и пьяного старика. Он откинулся на носилках и почувствовал запах мокрых листьев, услышал шум моря, чуть скосив глаза, увидел влажные сопки. «Выживу, — подумал он успокоенно. — Теперь-то выживу».