Как ни в чем не бывало (худ. С. Капустянская)

Жили

два брата — Никита и Митя.

Никита был не совсем еще большой, но и не маленький. Он читал книги с приключениями.

Когда он читал эти книги с приключениями, то садился под стол, поджимал ноги по-турецки и затыкал уши указательными пальцами. Или он забирался в другие места, где обыкновенному человеку не понравилось бы читать книги с приключениями.

Он находил, что так ему удобнее.

Иногда он собирал спичечные коробки и делал из них автомобили и лодки. К несчастью, эти лодки скоро раскисали в воде, и это было главным недостатком лодок из спичечных коробок.

Иногда он бегал страшно быстро по коридору, вероятно, со скоростью сорока пяти километров в час. Бывало, кухарка несет блюдо с котлетами, вдруг мимо нее что-то пролетает, как ветер. Кухарка не успеет моргнуть, — ай, ах! — и блюдо и котлеты летят на пол.

Никиту часто и громко ругали за беганье по коридору.

Но так как голова у него была полна прочитанными приключениями, то он не обижался на мелочи, говоря страшно быстро:

— Прости, прости, мамочка, я не буду.

И продолжал бегать со скоростью сорока пяти километров в час.

У Никиты были горохового цвета брови и ресницы, стриженая голова и уши такие тонкие, что после мытья их горячей водой они некоторое время висели, как тряпочки.

Второй брат, Митя, был еще малыш и карапуз.

Он жил тоже самостоятельной жизнью, что бы там про него ни говорили.

Когда он хотел пить, он говорил:

— Дигн, дигн.

Пауков, которые попадали в квартиру вместе с дровами, он называл:

— Носсе.

Это вовсе не значило, что он не умел говорить. Он разговаривал очень, очень хорошо. Но только деревянную лошадь называл «вевит», собаку — «авава», а плюшевого медведя — «патапум».

Так Митя лучше понимал, и лошадь, собака, медведь, пауки лучше понимали.

Митя был очень работящий. Он всегда что-нибудь делал. Или молча и старательно размазывал себе по лицу черничный кисель, или вымазывался молочными пенками.

Или, взяв стул, он возил его по всем комнатам, отчего происходил страшный шум. Но Митя не обращал внимания на страдания взрослых.

Он любил подметать пол веником. Или на кухне брал котлетную колотушку и колотил ею в медный таз, что также производило большой шум.

Он очень любил рисовать, и у него был несомненный талант к живописи.

Он рисовал догадки и напрямки. Это были очень интересные вещи.

Например:

Это была догадка.

А это:

напрямка.

Они

рисовались в разных местах на листе бумаги. Но если быстро посмотреть на догадку, а потом быстро посмотреть на напрямку, то получится обыкновенный человек.

Никита и Митя очень любили друг друга и часто возились, как щенята, на полу среди игрушек.

Отец Никиты и Мити каждый день уходил на службу. Мать тоже часто уходила по делам. Ростом отец и мать были с буфет, и оттого, что оба так высоко выросли, многое интересное шло у них мимо носа.

Сколько раз им предлагали — лечь на пол и смотреть под шкаф.

Дело в том, что под шкафом жили: козявка с пятнышками, две мокрицы и голодный паучок Носсе — скучноватое животное.

Временно под шкафом появлялись: черный таракан и веселый мышонок, который грыз сахар и катал шахмату.

Там же водились: обыкновенная пробка, дохлые мухи, пыль, похожая на вату, и оловянный солдат, которого никак нельзя было достать оттуда.

На предложение лечь на пол и глядеть на эти прекрасные вещи мать отвечала с досадой:

— Отстань, пожалуйста, со своим шкафом, у меня и без того руки отваливаются.

Митя, услышав эти слова, испугался и долго ходил за матерью, ждал — когда у нее начнут отваливаться руки.

На отца Никита и Митя давно махнули рукой. Отец был добрый человек, но не умел играть ни во что. Разве — посадит Митю на колено:

— Ну, давай, малыш, поскачем. Хоп, хоп…

Мите было тряско на жесткой коленке. Того и гляди упадешь, и совсем не похоже на лошадь.

А если играть по-настоящему: Никита на щетке, Митька на венике, — галопом по коридору, да кругом стола, да брыкать, заржать, завизжать — «ииииигого-гогогогого!»

Отец швырнет газету, зажмет уши, закрутит головой:

— Пощадите мои уши, я уйду из этого дома…

В свободное от службы время родители занимались воспитанием.

Во время обеда каждый раз говорилось одно и то же:

— Никита, изволь есть лапшу, иначе ты уйдешь в темную комнату!

— Митя, перестань стучать ложкой по тарелке!

— Дети, не чавкайте, вы не поросята!

— Дети, перестаньте надуваться водой, когда на столе молоко!

Никита делал старое лицо, потому что лапша не лезла в живот. Темной комнаты он не боялся, — ее в квартире даже и не было. Но попробуйте-ка не есть лапши, когда два человека, каждый ростом с буфет, глядят тебе в рот и повторяют:

— Ешь, ешь, ешь, ешь, ешь, ешь, ешь!

В это время Митька вдруг хватал ложкой по кувшину так, что отец и мать подскакивали.

Митю сейчас же шлепали по рукам. Он сопел, молчал. А Никита, будто бы доев лапшу, бежал с тарелкой на кухню со скоростью сорока пяти километров в час.