Как он будет есть черешню?
Шрифт:
И опять Илья Валерьевич смотрит странно (а если совсем честно – он смотрит на меня как на чокнутую).
Я наивно думаю, будто Ваньку можно сразу забрать домой, – не тут-то было. Его сейчас вернут в СИЗО на несколько часов, а Илья Валерьевич за это время должен съездить к районному следователю и подписать документ – да-да, ту самую бумажку, которую Ванька зажал в руке и уже немного помял в процессе воссоединения с семьей, – и поэтому Илья Валерьевич ее отбирает, прячет в папку-файл, файл отправляет в портфельчик и – ура! – наконец-то его застегивает.
Только
Некоторое время мы топчемся на улице у здания суда, провожая Ваньку у «бобика», на котором его доставили и сейчас повезут назад. Андрей и Илья Валерьевич курят, Ванька стоит между ними и что-то возбужденно рассказывает, размахивая свободными руками; «добрый молодец» отошел в сторонку и звонит кому-то, называя абонента «ну, зая», а я завожу общение с дежурной, которая мается на переднем сиденье, одетая по всей форме. Конечно, и рукава у рубашки короткие, и ткань не такая уж плотная, летняя, но по сегодняшней жаре этого вполне достаточно, чтобы истечь потом и возненавидеть человечество. Однако полицейская женщина ничего, держится, только время от времени отирает лоб скомканным платком. Она сперва зыркала на нас, на Ваньку, но потом-то поняла, что он без наручников, а стало быть, наверное, не бандит.
– Ох… молодые, глупые… – тянет женщина.
Я согласно киваю.
– Вляпаются не пойми во что, а нам потом…
Я согласно киваю.
– Вот и мой-то… в прошлом-то году… – говорит она и утирает лицо (а я придаю своему – на всякий случай – сочувственное выражение). – Сколько вашему?
– Восемнадцать.
– Вот-вот, восемнадцать… Молодые, глупые… – опять вздыхает женщина. – А моему-то скоро двадцать пять, но ума все равно ни в одном глазу.
Я в очередной раз киваю и машинально отмечаю про себя: какая складная формулировка. «Ума – ни в одном глазу!»
Потом мы еще немного обнимаемся с Ванькой на прощание, и я стараюсь не позорить сына своими охами и вздохами: и так ему, бедному, досталось за последние несколько дней. «Бобик» увозит Ваньку в одну сторону, Илья Валерьевич выгоняет со стоянки свою «ауди» и везет Андрея в другую, а я чувствую, что мне сейчас необходимо пройтись пешком, и отправляюсь на колхозный рынок, где покупаю для Ваньки целый мешок черешни – черной, сладкой и такой огромной, будто это не черешня, а алыча.
Глава 6
Из большой комнаты – взрыв гогота. К Ваньке пришли одноклассники, вся его компания. Я помню большинство из них с первого класса: их взъерошенные челки и цыплячьи шейки, их гладиолусы выше головы на Первое сентября, а теперь они даже хохочут басом, у них щетина и кроссовки сорок пятого размера… наверное, я никогда к этому не привыкну. Свекровь выплывает из своей комнаты и бросает в сторону Ванькиной приоткрытой двери взгляд, полный негодования. Зыркает и отправляется
А Ванька – он, вернувшись домой, три дня лежал. То есть буквально, лежал на своем диване, подтянув колени чуть не к подбородку – у психологов, по-моему, именно это называется «позой эмбриона» и считается признаком чего-то там… глубокой депрессии?.. Он лежал три дня, молчал, ничего не рассказывал, не слушал музыку и не включал компьютер, придремывал, просыпался и через десять минут уже снова дремал, не ел, не пил, а мы не знали, как к нему подойти, но Вера Николаевна, конечно, была уверена, что это похмелье. И – Господи! – как же она на нас с Андреем смотрела!
Плохие родители. Отпустили ребенка на три с половиной дня на какую-то непонятную дачу в какую-то непонятную Рузу, и теперь, извольте, он лежит пластом – явно он там вообще не спал, а пил. Пиво или, того хуже, водку! Потому и лицо зеленое, и аппетита нет… «А я вас предупреждала!» – и губы в ниточку, и гнев в каждом движении. И в кои-то веки мне абсолютно все равно, что подумает свекровь. Я даже чувствую радость оттого, что она придумала себе эту версию. Так всем спокойнее, и в первую очередь самой свекрови, как бы она ни злилась.
Ребята пришли – завалились всем кагалом, – и Ванька наконец-то слез с диванчика, ожил. Добрый знак.
Заглядываю в комнату – что их так развеселило, действительно?
Ванька посреди зала на корточках – держится ладонями за ягодицы, слегка пружинит на месте. Объясняет бодрым голосом:
– Прикиньте, ребята! Вот прямо так! Только голый! Три раза! – Он поднимается и опять приседает.
Новый взрыв гогота.
Воздуха в грудной клетке внезапно становится слишком много – фшух, и ребра буквально распирает изнутри, делается трудно дышать. Наверное, так срабатывает подушка безопасности в машине – удар, и она уже заполнила собой все свободное пространство…
Я притворяю дверь и некоторое время стою, не отпуская ручку… А ведь это он показывал, как его обыскивали там, в СИЗО. Как настоящего наркокурьера, по всем правилам. Раздели и заставили приседать, на случай, если… чтобы… когда… ну в смысле если бы он что-то решил спрятать в анальном отверстии, то в такой позе оно должно было выскочить, спрятанное, – хотя бы с третьего раза. Стандартная процедура, мы на форуме читали…
Подходит муж, обнимает меня за плечи и уводит в нашу комнату, одними глазами спрашивает: «Что?» – и я опять начинаю плакать… если бы кто-то мне сказал, что во мне такие запасы слез, я бы не поверила, пожалуй…
Надо подумать о чем-нибудь хорошем, срочно. Например, о черешне. Ее доели только сегодня, потому что в тот день Вера Николаевна тоже принесла целый килограмм, не такой огромной, как я с рынка, а из «Пятерочки», по акции, но все равно, в доме скопилось небывалое количество черешни – ели ее, ели, а она никак не доедалась… хорошо, что сегодня пришли мальчики, умяли наконец-то все остатки, теперь у Ваньки в комнате косточек – полная миска. Наверное, надо бы зайти и убрать, но я не хочу туда заходить, ноги не идут.