Как подружиться с демонами
Шрифт:
— Руковожу молодежной организацией. Ну, чем-то вроде.
— И что это за контора?
— Она называется НАЗПМ. Национальная ассоциация защиты прав молодежи.
— И что это за контора?
— Зонтичная структура. Я представляю ряд организаций в правительстве и официальных органах ну и все такое.
— А точнее?
— Мы лоббируем изменения, выражаем протесты, входим в состав финансовых комитетов. Понимаешь?
— Не-а, не врубаюсь.
Внезапно я понял, что с работой у меня та же беда, что и с браком.
— М-да, никто не врубается. Вот почему я опасаюсь новых знакомств:
Штын погрозил барменше — веснушчатой рыжухе с глазами-пуговками — желтым от никотина пальцем:
— Сколько я тебе говорил, что нельзя оставлять человека с пустым бокалом?
— Я тут сёдня первый день, — сказала барменша, наливая мне вина в чистый бокал. Австралийка, как и весь персонал нынешних лондонских забегаловок. Без вариантов. — Так что ты обломался.
— Да уж. Зато тебе обломилось, — сказал Штын. — Налей-ка и себе.
Пока мы болтали, старательно обходя щекотливую тему своих матримониальных катастроф, я обратил внимание еще на одного посетителя, сидевшего у барной стойки; он вбивал в мобильник сообщение и, как мне показалось, прислушивался к нашему разговору. Это был необычайно миловидный азиат — под стать тем молодчикам, чьи холеные тела можно увидеть в унылых глянцевых журналах, где на целый разворот рекламы приходится одна крошечная статейка. Он стучал по клавиатуре все более сердито.
Тем временем Штын подсел ко мне поближе.
— Так в чем же премудрость? — серьезно спросил он. — Как быть?
— Ты насчет женщин? Шутишь, что ли? Откуда ж мне знать.
— С парнями попробуйте, — встрял азиат, не отрывая глаз от экрана.
Мы синхронно повернулись к нему.
— Что ж, — холодно сказал Штын, — тоже выход.
— Правда, меня только что бросили. — Он приподнял телефон. — Эсэмэской, представляете? Какое пренебрежение!
Штын выхватил у него аппарат и прочитал текст.
— Ну надо же! — Он снова погрозил австралийской барменше своим позолоченным пальцем. — Налей и этому. Похоже, у нас тут образовался клуб.
— Блеск. А я могу вступить? — спросила она.
— Черта с два. Зато можешь угоститься еще.
Так возник «Сумрачный клуб». Странное дело, но, как только к беседе присоединился Даймонд Джез, каждый из нас вдруг с облегчением почувствовал, что он вовсе не пуп земли. Словно опьянев от духа товарищества, мы принялись выставлять напоказ свои раны. Когда-то я видел подобное в больнице, где лежал с аппендицитом. Мужчины в палате, позабыв о конкурентной борьбе, сделались по-матерински ласковыми и отзывчивыми; каждый сердечно желал остальным поскорее выздороветь. Вот так и мы. Я, сам себе удивляясь, со всеми подробностями рассказывал о Фэй и о том, как много она для меня значит. Штын заплетающимся языком пел дифирамбы Люси и в конце концов даже пустил слезу; впрочем, к тому времени мы уже изрядно наклюкались и ничего зазорного в этом не увидели. А красавчик Даймонд Джез (он, кстати, действительно работал фотомоделью) поведал нам, что он, как бисексуал, может со знанием дела судить о том, чем уход любимой женщины отличается от ухода любимого мужчины, — по его словам, решительно ничем.
Это все равно что падать в пропасть — катишься вниз день за днем,
Помню, пока я изрекал эту напыщенную тираду — ну или бубнил что-то похожее, — австралийская барменша все понукала нас, торопясь домой. Прочие посетители давно разошлись, а она закрыла дверь и наводила вокруг нас порядок. Так или иначе, я закончил свою речь и обнаружил, что Штын и Джез уставились на меня, сверкая глазами, аки зарницами. То ли я их так впечатлил, то ли просто утомил, но оба как-то притихли.
Штын всхлипнул и коршуном вцепился одной рукой в мое плечо, второй — в плечо Джеза.
— Все п'тем, м'жики, — прохрипел он, запинаясь. — П'тушта мы теперь бум падать, дружась друг друга.
Так оно и вышло. Мы и правда держимся друг друга уже больше двух лет — встречаемся как штык раз в две недели. Вот это, я понимаю, верность! Клуб для нас значит то же, что значили группы поддержки для феминисток 80-х, обмундированных в смешные джинсовые комбезы. Только мы, само собой, никогда его так не называли. Наша повестка дня — выпить, пожрать и поржать, да так, чтоб аж сопли веером. Что ни говори, а для каждого из нас троих это прямо-таки бальзам на душу.
Когда Люси вернулась к Штыну, мы с Джезом поначалу насторожились, а потом, побывав на их «второй свадьбе», успокоились. Между тем Штын и я зачарованно, с замиранием сердца, наблюдали за чередой любовных связей Джеза — как вы могли бы наблюдать за циркачом, жонглирующим заведенными бензопилами. В свою очередь, Штын и Джез, словно парочка встревоженных родителей, следили за моими бесплодными попытками оклематься после разрыва с Фэй; время от времени они даже устраивали мне романтические свидания (Боже, храни меня и всех несчастных женщин, вовлеченных в эту затею).
И вот передо мной Штын, вернувшийся (или возвращенный) в то же состояние, в каком я увидел его впервые. Его обращение к наркотикам (понятия не имею, что такое кристаллический мет, но, судя по названию, никто из людей, хотя бы немного заинтересованных в своем психическом здоровье, к этой дряни даже не притронется) чревато, потому что у Штына свои исторически сложившиеся отношения с медпрепаратами. Для нашей книгопечатной операции это серьезная угроза. Душевный покой Штына мне, разумеется, дороже денег, но при этом нельзя забывать, что промедление ставит под удар Антонию и «Гоупойнт».
— Ушла? Люси тебя бросила? Когда?
— Вчера вечером. Нет, позавчера. Один день у меня вроде как выпал.
— Что ж ты не позвонил?
— Пытался. Ты не отвечал. Звонил и Даймонду. А он, прикинь, в этом сраном Нью-Йорке позирует в кашемировом шарфике на фоне развалин Всемирного торгового центра.
— Бери пальто и поехали. Поживешь у меня, — сказал я.
— Не, брат, надобно дело доделать.
— Это не к спеху.
— Нет. Я и так уже напортачил. Не могу я тебя подвести, Уильям. Не могу. Ни тебя, ни тех парней и девчат.