Как слеза в океане
Шрифт:
— Это не победа, — перебил его Джура.
— Может быть, и так, но это не важно. Меч, который держат другие, рано или поздно тупится в нескончаемых битвах и победах, и тупится он о крестьянские спины. Они при этом истекают кровью, конечно, но со временем, со временем… — Он поискал хорошего завершения для своей фразы и не нашел.
— Вы говорите так, потому что вы сами не крестьянин! — рассердился Джура.
— Это правда, сам я не крестьянин, я только нотариус. Предшественник мой был гением, а я — не гений. Он всегда точно знал, чего хочет, я же знаю только, чего не хочу, чего хотеть не имею права. Он не всегда знал точно,
— Мы и так возьмем власть — через пять лет, через десять или пятнадцать, — сказала Мара, — и тогда…
— Да, да, — перебил ее Легич, — власть вы возьмете, я тоже так думаю. Ваша семья всегда принадлежала к тем, кто правил этой страной. И тогда — через пять лет, через десять — все убедятся, что вы остались верны традиции, милостивая государыня. Нет-нет, я вовсе не хочу вас обидеть. Революцию делают те, кто жаждет справедливости. А к власти она приводит тех, кто жаждет власти. Крестьянину же нужна не власть, а справедливость.
Потом был долгий спор. Мара излагала точку зрения марксизма на крестьянина, показывая, как обстоит дело с этой его справедливостью. И снова казалось, что Легича, слушавшего все очень внимательно, удалось убедить.
— Господи, какая же вы умная, дорогая Мара, и как вы все правильно говорите. Если бы я дал вам убедить себя, то непременно стал бы коммунистом. Но как коммунист я был бы для вас неинтересен. Я нужен вам только, пока руковожу крестьянским движением. Значит, мне нельзя становиться коммунистом, вот и выходит, что я не могу позволить вам убедить себя. Мне очень жаль, извините.
Пора было уходить.
— Прежде чем мы уйдем, доктор Легич, я хотела бы попросить у вас совета. Вы знаете, что случилось с нашим товарищем, Бранковичем. Он долго сидел в тюрьме, наконец его выпустили, но через несколько дней Славко арестовал его снова. Ему дали десять лет. Тюремный врач определил у него туберкулез. Ему нужно немедленно выйти на свободу, уйти в горы, иначе он погибнет.
— Да, это очень печально. Я о нем слышал, — сказал Легич. Его сочувствие было искренним. — Но что же я могу сделать?
— Очень многое. Его должны везти поездом в Белград. Завтра утром он будет тут, в городе, на ночь его поместят в окружную тюрьму, а на следующий день вместе с другими заключенными повезут в столицу. От вокзала до тюрьмы заключенные пойдут пешком, и сопровождать их будут самое большее человек шесть жандармов.
— Да, ну и что?
— Если бы вы захотели, то несколько ваших парней могли бы спасти человека — хорошего и нужного человека.
— Вы не представляете, как мне трудно отказать вам, но согласиться я просто не могу. А кстати, если вам нужно всего лишь несколько человек, почему этого не могут сделать ваши люди?
— Есть ряд причин, которых я, к сожалению, не могу вам назвать.
— Ваш ответ никак нельзя счесть удовлетворительным — впрочем, и мой тоже, так что мы с вами квиты. Выпейте еще кофе на дорожку.
— По-моему, он прав. Если действительно можно освободить Войко Бранковича с помощью нескольких человек, то зачем было просить помощи у Легича? — спросил Йозмар. Мара взглянула на него с улыбкой. Ему снова показалось, что она не принимает его всерьез.
— Карел
— Деловой, смелый человек.
— Некоторые считают его слишком смелым и слишком деловым.
— То есть?
— А то и есть, товарищ Гебен, что некоторые вещи, как думают люди, удаются ему только потому, что он — агент полиции; что собрания, в которых участвует он, никогда не проваливаются, но полиция почти всегда знает, где они проходили, — она опаздывает, конечно, но не настолько, чтобы не схватить кого-то из участников. После вашего собрания полиция уже утром была на побережье, и Войко арестовали, а Андрея убили.
— Карел — агент? Да это невозможно!
— Мне тоже не верится. Но что в этом невозможного?
— Я, конечно, мало его знаю, но партия, она-то должна была досконально проверить человека, которому доверила такую роль в руководстве.
— А это руководство не выбирали, его назначили из Москвы. Кто голосовал против, тех исключили. Тех, кто их критикует, тоже исключают. За этим Карел следит строго.
— И что же из этого следует?
— А вот что. Во-первых, для нелегальной партии контроль снизу, если только он возможен, гораздо важнее, чем для легальной; во-вторых, если в партии нет внутренней демократии, то каждый ее член имеет право считать хоть все руководство бандой предателей. Если же нет контроля снизу и переизбрать руководство нельзя, оно обладает прямо-таки деспотической властью: оно может предавать, кого и когда пожелает, и объявлять предателями тех, кого предало, если они защищаются.
— То, что ты говоришь, просто чудовищно.
— Революционер не должен бояться правды, какой бы она ни была.
— Но это же неправда, товарищ!
— Увидим. Пойди скажи Карелу, что ты убежден в необходимости выручить Войко. Тебя он послушает.
— Не пойду.
— Почему же? Ты можешь спасти товарища от смерти — и не спешишь ему на помощь?
— Против воли партии товарищей не спасают.
— О партии речи нет, Карел — это еще не партия.
— Для меня он — партия, да и для тебя тоже, иначе ты бы не просила помощи у Легича.
— Это правда, — согласилась Мара. — Все это произошло постепенно, ни о каких предосторожностях никто и не думал. Еще три, даже два года назад смешно было бы вообразить, что руководить нами будет Карел. А теперь он может приговорить к смерти такого человека, как Войко, одного из основателей партии.
— Глупости, тут наверняка дело не в этом. Партия ведь против единичных террористических актов. А вот у тебя налицо явная склонность к терроризму.
— Вы совершенно правы, молодой человек. У Бетси действительно имеется faible [13] к разного рода 'eclat [14] . — Йозмар неприязненно обернулся к даме, появившейся столь внезапно. Она была непомерно толста, широченные плечи, короткая шея и маленькая голова с каким-то птичьим лицом:
13
Слабость (фр.).
14
Взрыв, шум, скандал (фр.).