Как спасти бумажного динозавра
Шрифт:
– Он выжил, этого достаточно. Марк, почему ты не даришь мне цветы?
– А ты хочешь?
– Ни в коем случае!
Он разводит руками и смотрит в окно. В глубине души он рад, что Робин за рулём. Не придётся выгонять машину из гаража и возить самому. Он предпочитает быть пассажиром.
Вечереет. Ещё светло, но спадает жара. Марк думает, что Робин захочет отдохнуть, но она, переодевшись, спрашивает о дальнейших планах.
Они выходят из роскошного отеля, и Марк на мгновение чувствует себя сбитым с толку. Он не успел поздороваться с Москвой, заново открыть те места, которые любил раньше. Робин
На Москву сложно смотреть чужими глазами, но у Марка, пожалуй, получается. И здесь, в самом центре, она выглядит неприятно-просторной, слишком широкой.
Он не любит Красную площадь той особой нелюбовью, которую способны разделить только коренные москвичи (если есть коренные, существуют ли молочные? Те, кто приехал и осваивается?).
Он почти сразу утаскивает Робин прочь от зубчатых стен, от неудобной брусчатки и уродливого мавзолея – на узкую неприметную лесенку. Это самое интересное место здесь – уродливый проулок в самом что ни на есть туристическом центре. Проходишь по нему, заворачиваешь в грязный двор, где пивной магазин соседствует с цветочным, обходишь притаившегося в углу бомжа – и выныриваешь на шумный Никольский.
Робин сбита с толку, оглядывается назад, в тёмный зёв прохода. Смотрит перед собой – на толпу туристов, на ряженых, на киоски с мороженым и броскую рекламу. Снова назад.
– Никаких объяснений у меня нет, – признаётся Марк. – Пошли, покажу фокус.
Он тянет её за собой, лавируя в толпе. Он мог бы, при желании, рассказать об истории каждого дома, который они проходят, но это кажется пошлой глупостью. А вот фокус, он точно знает, Робин заинтересует.
Ему нужен выход из Лубянки в здании на углу – громадная арка. В ней нет ничего примечательного. Вот только она не монолитная. По внутреннему краю проходит глубокая ложбинка. При желании туда можно было бы влезть целиком, но Марку нужно, чтобы Робин просто наклонилась пониже.
Он отходит к другой стороне арки, тоже склоняется в ложбинку и произносит:
– Привет!
Робин вздрагивает, оглядывается, видит Марка. Поднимает голову, изучая конструкцию, и вдруг широко улыбается. Говорит, тоже вглубь ложбинки:
– Это Шепчущая галерея?
– Точно!
Марк подозревает, что этот эффект получился у строителей случайно. Но ложбинка в арке великолепно передаёт звук, даже шёпот. Можно стоять с двух сторон, на расстоянии больше, чем пяти метров друг от друга, и болтать. Так же работают арочные свободы в Соборе святого Павла в Лондоне.
В ГУМе вкусное мороженое в стаканчиках. Разноцветное. Марк всегда выбирает черничное, а Робин берёт с шоколадной крошкой. Она давно сняла куртку, потому что действительно тепло, даже слишком для первых чисел июня.
Арбат Марку не нравится. Больше нет. Десять лет назад он был совсем другим – да, грязнее, да, шумнее, но живее. Теперь он напоминает застывшее изваяние былой дикой свободы девяностых. И Марк до сих пор не может принять памятник Окуджаве – эта конструкция оскорбляет его в лучших чувствах.
Стена Цоя облупилась, но Марк всё равно
– Вот, это я писал. А это Володя.
Девяносто четвёртый год, кажется. Они тогда часто гуляли вдвоём.
– Что здесь написано?
– Моё: «Цой жив». А Володино: «Нет».
– Кто это – Володя?
Марк осознаёт, что Робин действительно не знает. Он ни разу не говорил ей о брате. Обещает познакомить.
У Стены Цоя они сталкиваются с группой американцев – две семейные пары, обвешанные сувениркой, с толстыми путеводителями в руках. Робин заговаривает с ними, и Марк тоже активно включается в беседу.
Почему-то ему проще от того, что рядом посторонние. Это словно переключение режимов, и тот, который предназначен для чужих, даётся куда легче. Американцы в Москве третий день, они уже были в Парке Горького и в Третьяковской галере. Им есть, чем поделиться, поэтому они все вместе устраиваются в псевдоирландском пабе. Он слишком просторный, светлый и чистый для оригинального, но отлично подходит для разговоров ни о чём.
Марк хочет отказаться, когда Робин уговаривает его подняться к ней в номер. Но сдаётся. И его отпускает, едва они закрывают дверь. Каким-то чудом он снова начинает чувствовать Робин. Из далёкой и непонятной она становится самой близкой. Он опять видит хрупкость в глубине её глаз.
И снова боится выпустить её из рук.
– Завтра… – шепчет Робин, устраивая голову у него на плече, – покажи мне другое. Покажи мне свою Москву.
Он обещает.
Его Москва – движение. Разговор ногами. Паломничество по родным местам и бесконечные открытия. Такую Москву нельзя увидеть из окна автомобиля или следуя дурацким маршрутам из путеводителя. Это лабиринт Замоскворечья и дворики Павелецкой. Это лужайки в парках. Вид на Москву-реку из родного Коломенского и, в конце концов, школьно-студенческое развлечение – упасть в «Букашку» и кататься по Садовому, продолжая говорить, говорить, говорить…
Такое за один день не покажешь. Но Марк пытается поделиться хоть кусочком.
У него есть ещё одно дело. Он собирается с духом и рассылает штук 50 эсэмэсок друзьям, коллегам, бывшим однокурсникам – всем, кто хотел бы знать о его возвращении. Почти однотипные тексты: «Привет, это Марк Чернов, запиши мой новый номер. Вернулся в Москву, буду рад созвониться или встретиться».
Потом почти сутки говорит по телефону. Ему рады, по нему скучали, его хотят увидеть – и он расписывает встречами весь июль. Даже те, с кем они переписывались в Скайпе или Фейсбуке, жаждут увидеться вживую.
Но есть встреча, которая заставляет нервничать.
Оставив Робин изучать богатства Пушкинского музея, он едет к отцу.
Дело не в том, что между ними какой-то конфликт – ни в коем случае. Марк любит папу, и это совершенно точно взаимно. Но последний раз они оставались надолго наедине, когда Марку не исполнилось и двенадцати. Он несколько подзабыл, что и как говорить.
Папа снял маленькую убитую квартиру. Во дворе грязно, в подъезде всё изрисовано маркерами. А за дверью – пустота. Такая же, как у Володи, одноконфорочная плитка, стол с табуретками, стиральная машина в ванной, старый диван в комнате, рядом – стопка газет и журналов. Вот и весь интерьер.