Как стать добрым

Хорнби Ник

— Слышал в школе.

Сказано это было совершенно обыденным тоном. Детство — это время, когда информация слетается к тебе со всех сторон, и для Тома все равно, сказал ему это папа, мама или Билли из второго «в».

— Кто это тебе сказал? — тут же встрял Дэвид, тем самым немедленно выдав себя как источник утечки информации.

— Джо Сэлтер.

— Что еще за Джо Сэлтер, черт возьми, хотел бы я знать?

— Это парень из школы. Мой одноклассник.

— И какое это имеет к нему отношение? Отчего это Джо Сэлтера так заинтересовал вопрос, который не имеет к нему никакого отношения?

Том

пожал плечами. Его не интересовал Джо Сэлтер. Его интересовало, собираемся ли мы с Дэвидом разводиться и как именно мы будем это делать. В общем, его позиция была мне вполне понятна.

— Разумеется, мы не собираемся разводиться, что за бред, — сказала я.

Дэвид тут же посмотрел на меня с нескрываемым торжеством.

— Интересно, откуда Сэлтеру стало известно, что мы собираемся развестись?

— Не знаю, — ответила я. — Тем более что мы не разводимся. И вообще, не понимаю, какое нам дело, что сказал или чего не сказал Джо Сэлтер.

Я впервые слышала это имя, но за три минуты оно уже меня достало. Передо мной возник назойливый образ белокурой бестии с ангельской внешностью, которая вводит в заблуждение всех, кроме его классной руководительницы и нас с Дэвидом — людей, которые увидели его порочную изнанку.

— Нам же, наверное, это лучше известно, чем твоему однокашнику. А пока мы как будто женаты, не так ли, Дэвид?

— Ну, если ты не имеешь ничего против, будем считать, что это именно так.

Мне нет необходимости заглядывать в душу Дэвида, чтобы понять, какое торжество его переполняет — о, он празднует победу! — и не могу сказать, что я его за это порицаю.

— Так вы будете разводиться или не будете? — нетерпеливо поинтересовалась Молли.

Боже мой. Наконец-то впервые в жизни я увидела, до чего у нас все запущено. Теперь мне стало понятно, что ни в коем случае, ни под каким видом не следовало затевать этот разговор. Мы надкусили червивое яблоко и только теперь обнаружили, с чем имеем дело.

— Мы и не собирались, — сказала я.

— А с кем мы будем жить после развода?

— А с кем бы ты хотела? — тут же встрял Дэвид.

Подобные вопросы вам не порекомендуют даже в самых жестоких и радикальных книгах о детском воспитании.

— С папой! — сказала Молли. И тут же развила свою мысль: — Но только не с Томом. Том может переехать к мамуле. Так будет по-честному.

— Папа шутит, — торопливо сказала я Тому, но, подозреваю, непоправимое уже свершилось.

Дэвид рассорил брата с сестрой, дочь с матерью и сына с отцом, причем уложился в рекордный срок — за это время можно было разве что покончить с миской хлопьев «Голден Грэмс». А я только что обещала не разводиться с ним. Ну вот, приехали! — как сказали бы сейчас мой братец и сын вместе с Гомером Симпсоном.

По моему настоянию Дэвид в обед пришел ко мне в поликлинику. Мы заглянули в ближайшую забегаловку, чтобы обсудить случившееся за завтраком. Дэвид ничуть не раскаивался в том, что произошло. Такова его позиция — никогда и ни в чем не раскаиваться.

— Если мы в самом деле не собираемся разводиться, то не вижу ничего страшного в том, что случилось. Это чисто гипотетическая ситуация.

Как вам нравится такое

выражение: «чисто гипотетическая ситуация»?

— Продолжай, Дэвид. У тебя, наверное, есть еще что сказать. Продолжай в том же духе.

— А что? Что я такого делаю?

— Расставляешь капканы.

— Значит, в моих словах «если мы не собираемся разводиться…» ты видишь капкан?

— А ты хотел, чтобы я сказала при детях: «Ах, потерпите, в скором времени мы с папой разъедемся, и наступит иная жизнь…» Ты же меня постоянно клюешь за непоследовательность, за то, что тебе я говорю одно, а детям другое.

Некоторое время я с жалостью смотрела на расставляемые им нелепо очевидные мины (нет ничего странного в том, что автор «Ревнителей Гринписа» так же нелепо очевиден в разговоре, как и его проза). Однако я в своей сентиментальности зашла слишком далеко. Я сделалась небрежна в словах, и Дэвид с готовностью подхватил мою последнюю реплику.

— Погоди, погоди. Что ты говорила мне, когда звонила из Лидса?

— Ничего не говорила… Ну, говорила, конечно, но тогда я просто хотела…

— Нет. Что ты сказала? Не увиливай.

— Сам знаешь что.

— Повтори.

— Не надо так, Дэвид.

— Что значит «не надо, Дэвид»?

— Не надо говорить в таком тоне. И вообще, ты знаешь, что я тогда сказала тебе, и знаешь, что я сказала утром детям.

— То есть ты продолжаешь настаивать, не так ли? Настаивать, да? Последовательная борьба за свои права? Это и есть твоя позиция?

— Понимаю, с твоей точки зрения, все это выглядит непоследовательно.

— А с твоей? Очень было бы интересно узнать, чем это является с твоей точки зрения? Если она у тебя вообще есть. Нет, мне в самом деле интересно. Я хочу знать, как можно сначала требовать развода, потом говорить, что ты его не желаешь, и при этом никто не должен подавать виду, что знает о происходящем.

— Дело совсем не в этом.

На самом деле я собиралась выяснить другое. Как он мог предложить дочери выбирать между родителями, как он дошел до такого? Почему он так бездумно жесток по отношению к Тому? А еще — почему он рассказал родителям маленького мальчика по имени Джо Сэлтер, или друзьям маленького мальчика по имени Джо Сэлтер, или пусть даже самому маленькому мальчику по имени Джо Сэлтер о наших семейных проблемах? Понятно, что я захочу прояснить эти вещи, понятно также, что он захочет узнать, почему я сказала ему, что желаю подвести черту под нашими взаимоотношениями, — это же яснее ясного. Но для откровенного разговора у нас есть только обеденное время, а тут и жизни не хватит, чтобы все решить. Конечно, можно раздробить беседу за завтраком на фрагменты, ни один из которых с другим потом не сложишь; а сколько таких фрагментов, таких кусочков, сколько таких крошек можно извлечь из последней четверти столетия, которая вместила наше обоюдное сосуществование? Он говорит — я говорю, и снова он говорит — и я говорю… Мы без устали, без остановки обмениваемся мнениями. Так больше нельзя. Это не тот путь, по которому я согласна идти. Это вообще не путь — это дорога в никуда. Получается, единственное, чего мы достигли за эти годы, — это невообразимая путаница, из которой я теперь не вижу выхода, кроме как…