Как убить своего мужа и другие полезные советы по домоводству
Шрифт:
Друзья определяют нашу жизнь намного больше, чем партнеры или семья. Мужья и любовники приходят и уходят, дети улетают из родного гнезда, так что каркас жизни женщины — это ее подруги, во всей их пререкающейся, поддразнивающей, фыркающей красе.
Именно эта философия, а также предложение Ханны внести залог и яхта, которую она арендовала для путешествия по Карибам, убедили Джаз задвинуть подальше свою фрейдистскую икоту по поводу совращения сына. Ханна позвонила с острова Кайкос, когда мы сидели в баре возле Олд-Бейли, отмечая
— Так что, да-ра-гуши? Составите мне компанию, прошвырнемся по океану?
— Ну, если честно, я жутко занята: надо срочно побрить ноги. Шучу, дурочка. Конечно,составим. Ты нас не разыгрываешь?
— Даже гори она огнем, я бы на нее не помочилась, — пробурчала Джаз, когда я передала ей приглашение Ханны, но я-то знала, что мысленно она уже покупает крем для загара.
Джош, уставший от назойливой прессы и пытающийся примириться с потерей своего безразличного папаши, решил попутешествовать автостопом с приятелями постарше. Мол, доучиться можно и потом, в колледже. Так что дома Джаз ничто не удерживало.
Вот почему спустя две недели после освобождения Джаз я касаюсь губами соломинки первого из бесчисленных коктейлей. Солнечные блики играют на палубе белоснежной яхты. По сравнению с такой жизнью даже свинья в клевере выглядела бы несчастной.
Из каюты выбирается Ханна. От природы плосковатая, сейчас, в футболке и белых расклешенных брюках, она кажется явно округлившейся.
— Я пополнела? — спрашивает она.
— Что ты, солнышко, — отвечаю я, тут же нашептывая на ухо Джаз: «Пополнела? Не то слово! Военные самолеты и те могут принять ее за авианосец и приземлиться на пузо».
Но изменилось не только это. Ханна не накрашена, кожа коричневая как скрипка, да и эпиляция ей явно не помешала бы.
— Я беременна, — объявляет она.
Будь паруса подняты, наш общий вздох домчал бы нас до Сент-Китс. Но яхта стоит на якоре, в порту, рядом с другими лодками, носами уткнувшимися в причал.
— О боже! — Джаз тяжело опускается на палубу. — Только не говори, что ты носишь моего внука!
— Нет! Мне жаль, что так вышло с Джошем. Это продолжалось всего неделю. Должно быть, я тогда просто расклеилась. Но больше — ни за что! У меня срок уже скоро три месяца. И это в сорок четыре года! Поразительно, правда?
— Думаешь, это разумно — заводить ребенка в твоем-то возрасте? Ты ж его где-нибудь положишь и тут же забудешь где, — ехидно комментирует Джаз, все еще не простившая обиду.
Мы отдаем швартовы и выходим в море, густо усыпанное блестками солнца. Джаз упоенно мстит Ханне, услаждая ее всевозможными историями о неудачных родах, которые только может припомнить.
— Что такое? Наши глазки на мокром месте? Небось уже начинаем жалеть о той бурной ночке с молоденьким юнгой?
Ханна откидывается в шезлонге и прерывает Джаз, объясняя, что купила сперму, а затем
— И не надо делать такие круглые глаза. Сами-то наверняка и похлеще расклады видели: две мамы плюс один спермодонор или мать-одиночка плюс кухонная спринцовка.
— По крайней мере, свой график под график ребенка тебе подстраивать не придется: всю ночь без сна, а днем как сомнамбула, — смеюсь я, но, сказать по правде, у меня никак не получается представить Ханну в окружении пластмассовых солдатиков на кровати из красного дерева под прозрачным балдахином.
Мы скользим вдоль пещер в скалах, голубых лагун и сверкающих белых пляжей. Джаз растягивается на розовом полотенце в своем персиковом бикини.
— Все равно не понимаю. Годамиты читала нам лекции о том, что дети — это такая мутотень.
— Не большая, чем отчет в двести страниц о колебаниях цен на арт-рынке. Разница в том, что финансовый отчет не поцелует тебя, не обнимет и не приедет навестить в дом престарелых, когда от тебя начнет попахивать мочой.
Полуденное солнце безжалостно, но я смотрю на подругу с нежностью и пониманием. Даже Джаз в конце концов смягчается.
— Я счастлива за тебя, — сдается она. — Иди и рожай, во стыде и скорби, как повелел Господь. И сделай так, чтоб это был сын. Чтоб я успела совратить его до того, как у меня откажут ноги.
— Но деньги, Ханна? Откуда все это? — спрашиваю я и обвожу руками. — То есть я хочу сказать — с твоими алиментами Паскалю…
Серые глаза Ханны становятся на тон темнее и суживаются, как у шулера.
— Конус молчания? — требует она, и мы дружно киваем. — В общем, Паскаль хотел половину всего. И, несмотря на его предательство, я готова была проявить щедрость. Я продала наш дом, чтобы с ним расплатиться. Но когда этот шмукстал требовать, чтобы я продала и мою коллекцию картин, желая заграбастать половину наличных… Я просто не могла этого позволить. Поэтому… я заказала копии.
— Подделки? — переспрашиваю я, намазывая толстым слоем крем от загара.
— Профессиональныеподделки. Вы даже представить себе не можете, да-ра-гуши, сколько связей в криминальном мире искусств у меня появилось за все эти годы.
Уже во второй раз мы с Джаз одновременно вздыхаем, но теперь паруса подняты, и лодка моментально меняет курс в сторону Колумбии.
— Короче, я отдала Паскалю копии. Так этот поц,великий живописец, даже не понял, что получил шлок.А подлинники тихонько ушли себе на черном рынке. — Ханна поправляет подушки у себя за спиной. — Нечего и говорить, что домой мне теперь путь надо-о-о-лго заказан. Тем более что Кайкос, по-моему, вполне подходящее местечко для тех, кто не любит платить налоги.