Как устроена Матрица? Социальное конструирование реальности: теория и практика
Шрифт:
Воодушевление сошло на нет, равно как и заряжающие энергией конференции, объявления о новых «постмодернистских» книгах и введение новых практик. К концу 1990-х годов возобновление нарратива ученых-практиков было в самом разгаре, поскольку DSM-IV-TR [26] и подходы, основанные на практике (в основном когнитивно-поведенческая психотерапия), заняли лидирующие позиции в обучении, исследованиях и в сфере предоставления услуг. Но с середины и до конца 1990-х годов я запустил серию онлайн-диалогов с людьми со всего мира об этой постмодернистской (а позже ставшей известной мне под именем социально-конструкционистской) «революции» в мышлении и практике. Так началось мое сотрудничество, в основном в формате онлайн, с Энди, находившимся на другом конце света.
26
DSM-IV-TR – Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам (Diagnostic and Statistical Manual of mental disorders – DSM) – разработанная Американской психиатрической ассоциацией и принятая в США номенклатура психических расстройств. Первое издание было выпущено в 1952 году, существенно доработанные и пересмотренные издания выходили в 1968 году (II), 1980 году (III) и 1994 году (IV). Издание DSM-IV-TR было опубликовано
Как и я, Энди время от времени участвовал в подготовке электронных информационных рассылок, таких как рассылка по вопросам брачной и семейной терапии, рассылка дискуссионной группы Бахтина или рассылка по вопросам поздних постмодернистских подходов к терапии Луис Шаувер. Энди собрал очень интересную группу мыслителей на своем «виртуальном факультете» в Мэсси, и некоторые из них включены в эту книгу. В 1998 году я оставил свой великолепный и дружелюбный городок Смитерс, брак и занимающую все время и требующую постоянных перемещений частную практику. Я вернулся к научной жизни и еще больше включился в диалоги и рассуждения, стоящие за социально-конструкционистской революцией мысли и практики, о которых я хотел получить больше информации. Тогда я считал, что существуют различные конструкционистские практики, описанные такими авторами, как Майкл Уайт и Стив де Шазер, но идеи, из которых они были выведены, глубоки и едва ли доступны обычному практикующему психологу. У Энди были хорошие связи, и когда я переключился на академическую жизнь, он попросил меня присоединиться к нему в инновационной программе «дискурсивной терапии», предлагаемой Университетом Мэсси в Новой Зеландии. Энди был бы исследователем / теоретиком, а я – практикующим психологом / теоретиком на курсе, где мы делились идеями таких разных мыслителей, как Вико, Гарфинкель, Витгенштейн и Бейтсон. Мои теоретические познания в тот момент были «жидкими» и в значительной степени ограничивались тем, что я почерпнул у авторов-терапевтов того времени. Таким образом, работа с Энди означала для меня чтение не самой простой литературы. Глядя на материалы нашего курса, мы подумали: почему бы не написать книгу? Так для нас постепенно возникло новое, хотя и в значительной степени приятное испытание, поскольку во время работы над книгой, которую вы сейчас читаете, мы вышли далеко за рамки первоначальных материалов своего курса.
Оглядываясь назад, я понимаю, что мне нужно поблагодарить многих людей и что сейчас в моей жизни продолжается много диалогов, которые не были ее частью на момент знакомства с Энди и идеями, которые мы обсуждаем. Ни один практикующий специалист не повлиял на мое мышление и практику больше, чем Майкл Уайт, олицетворяющий многие из ценностей, которыми я руководствуюсь сейчас: социальную справедливость, креативность, глубокое уважение к человеческому достоинству и потенциальной изобретательности. То же можно сказать и о Харлин Андерсон, Дэвиде Эпстоне, Якко Сейккуле и Стиве де Шазере. Они взяли сложные идеи и воплотили их в коллаборативные и производительные практики, которые разительно отличаются от тех, что описаны в сценариях, использующихся сегодня в доминирующих подходах к помощи. Но отойдите еще на один шаг, и вы обнаружите невероятных ученых-новаторов, обеспечивающих концептуальную основу для таких новых практик: Джон Шоттер, Кен Герген и Ром Харре. Самым выдающимся результатом их влиятельных произведений стала способность критиковать доминирующие подходы и практики, опираясь на синтез идей смелых мыслителей, отклонившихся от привычного нарратива, продолжающего быть основой практики оказания помощи. Эти люди стали источником моего практического и интеллектуального вдохновения.
В результате этого сотрудничества, во время четырех поездок в Новую Зеландию на протяжении последних четырех лет, я обзавелся дополнительной семьей: Трейси, Ханна, Дункан, Шелби и Джо (клан Лок – Райли, семья Энди), а также коллеги в Университете Мэсси. Университет Калгари стал хорошей базой для моей работы, и особенную благодарность я выражаю Вики Швин. Я также ценю поддержку, оказанную мне во время учебы в Университете Северной Британской Колумбии. Я очень благодарен за постоянные диалоги с Джерри Гэйлом, Линн Хоффман, Лоисом Хольцманом, Крисом Кинманом, Шейлой МакНэми, Дэвидом Парэ, Питером Робером, Салли Сент-Джордж, Ником Тодом, Карлом Томом, Аланом Уэйдом и Дэном Вульфом. Мне особенно повезло, что я работал с некоторыми замечательными учениками, которые не давали мне остановиться в чтении и размышлениях, и среди них Робби Буш, Шари Кутюр, Эллисон Фоскет, Маргарет Фюллер, Грег Годар, Том Хоуп, Дон Джонсон, Оттар Несс, Натан Пайл, Ольга Сазерленд и Дон Земан. В более личном плане я хочу поблагодарить тех, кто очень поддерживал меня на протяжении последних лет, особенно когда я переживал трудные времена: моих родителей (Ирв и Ирен Стронг), Хизер Стронг, Ангуса Макдональда, Фила Пайна, Дуга Макдональда и моих новообретенных кубинских друзей. И, наконец, мою дочь Аристу: я с нетерпением жду продолжения наших бесед, развивающихся в полезном для нас обоих направлении.
1. Введение
Проблемы решаются не через приобретение нового опыта, а путем упорядочения уже давно известного [Wittgenstein, 1953: афоризм 109, цит. по: Витгенштейн, 1994: 127].
В последнее время из области общественных наук и помогающих профессий, которые вышли из них, приходят любопытные вести. Все большее число ученых подвергают сомнению представление, согласно которому социальные науки могут сделать для помогающих профессий то же самое, что естественные науки совершили для инженерного дела или биомедицины. Даже язык, при помощи которого формулируются такие идеи, оказался под сомнением, поскольку теоретики в области коммуникации и философии языка сделали нашу фундаментальную социальную реальность – общение друг с другом – предметом критического рассмотрения. В то же время на передний план вышли более масштабные культурные проблемы. Где место женщин и представителей культурных меньшинств в так называемом знании о «человеке вообще», которое должно быть применимо в оказании помощи конкретным людям? Сотрясаются самые основы того, что казалось надежной базой знаний. Появляются новые практики помощи и способы их осмысления, которые представляются порядком анархичными по сравнению с систематическими правилами помощи и устоявшимися научными представлениями о людях и их взаимодействии. Если следовать далее в направлении, которое задает эта дискуссия, мы придем к тому, что идеалы науки Просвещения в приложении к человеческим стремлениям и заботам не обеспечивают эквивалентов пониманий и практик, позволяющих строить мосты или отправлять людей на Луну. Хуже того, исследователи общества обвиняются в обращении с людьми способами, упрощающими их до того, что кибернетик Хайнц фон Фёрстер называл «тривиальными машинами». Если экстраполировать это на способы осмысления и коммуникативные практики помогающих профессий, то традиционные предположения о людях и о том, что необходимо сделать, чтобы выстроить с ними взаимодействие, превращают клиентов в источники необходимой информации и пассивных получателей профессиональных знаний и наставлений. Такой подход и к практике, и к общественным наукам, поддерживающим эту практику, продолжает процветать. Однако среди небольшого, но заметного числа психотерапевтов, работников
Речевое взаимодействие между специалистом и клиентом в рамках психотерапевтического сеанса традиционно считалось вторичным в деле терапии – это был лишь необходимый канал для обмена информацией, обычно не более того. Психотерапия, как и большинство прикладных наук (таких как медицина и инженерное дело), развивалась главным образом посредством систематизации конкретных эмпирических доменов способом, который позволяет реализовывать интервенции. Роль, которую беседа играет с точки зрения стремления к такой систематизации и вмешательству – не важно, ученых или обычных людей, – только недавно была признана объектом анализа и интервенций. Это признание служит напоминанием о том, что значения и следствия феноменов нашего собственного опыта не могут быть предоставлены нам в объективированном виде. Разговор – это не просто «инструмент», который используется для выполнения задачи психотерапии, настоящая психотерапия происходит именно в процессе разговора [Friedman, 1993; Maranh~ao, 1986].
В то же время за последние несколько десятилетий среди психологов-исследователей заметно увеличилось число людей, применяющих в своей научной работе то, что мы можем в общем виде назвать «качественными методами», которые они используют для объяснения того, как люди ведут свои повседневные дела. Тем не менее такие исследователи занимают далеко не первые места в табеле о рангах своей дисциплины, определяющей себя как точную науку, твердо приверженную формулировке исследовательских проблем, которые могут быть изучены опытно-экспериментальным путем посредством количественных измерений в гипотетико-дедуктивной структуре на индивидуальном уровне либо с помощью количественных опросов или массовых обследований населения на уровне общества. Наука – это благо, лишь взгляните на то, что она сделала для улучшения условий жизни человека; а следовательно, ничто вне доминирующей научной парадигмы не может сравниться с ней. Однако в основе такой приоритизации экспериментального подхода кроется противоречие, поскольку само это суждение не может быть выведено экспериментальным путем. Хуже того, противоречие сохранялось бы даже в том случае, если бы оно могло быть выведено таким образом: до тех пор, пока те, кто проводят эксперимент, не смогут разделить, что из обнаруженного стало результатом их действий, а что произошло бы и без их вмешательства, эксперимент не станет жизнеспособным методом выяснения чего-либо. Чувство ответственности за результаты своих действий является основополагающим для проведения эксперимента, и репутация успешных ученых основана именно на этом принципе (иначе зачем ученые указывают автора исследования и дату его проведения при цитировании?).
Кроме того, в последние пятьдесят лет окрепло ощущение, что существующие представления о человеческой деятельности являются упрощенными и детерминистскими. В изменяющемся мире более насущным стал интерес к вопросам, связанным с правами, отношениями и кажущимися произвольными изменениями в том, как жизнь и восприятие трансформируются с течением времени. Такие изменения – определенно результат не биологических процессов, а различных способов конструирования и преобразования смыслов в жизненных перипетиях людей, взаимодействующих друг с другом. То, как люди воспринимают мир и осмысляют его, в первую очередь является результатом социокультурных процессов. Кроме того, эти процессы ведут свое происхождение скорее из истории, чем из биологии. Это тот случай, когда «знание и социальное действие идут рука об руку» в своем развитии [Burr, 2003: 5], а не когда знание отделено от деятельности и каким-то образом питает его информацией. Кроме того, признано, что социальная наука в целом и психология в частности не лишены элементов политики, что «научные факты» не являются чем-то безусловным и не находятся где-то в ожидании своего обнаружения – чтобы предоставить всеобъемлющее знание, согласно которому «мир устроен именно так и никак иначе». Совсем напротив, «научные факты» конструируются в разных отраслях человеческой деятельности, а затем превращаются в идеологии, которые приносят пользу одним людям, лишая прав других.
В мире, находящемся в процессе глобализации, эти вопросы имеют первостепенное значение в отношении политического статуса научных фактов и идеологий, созданию которых они способствуют. Множество разнообразных групп коренного населения ощутили на себе угнетающий аспект использования наук о поведении в качестве инструмента колонизации, когда они насаждались в этих общностях различными способами. Их собственные ценности были попраны, потому что их считали основанными на суевериях, а не на науке. В будущем ситуация может ухудшиться, поскольку развитые страны Запада расширяют влияние на те развивающиеся страны, которые опираются на совершенно иные самобытные традиции. Опасность возникновения нового империализма вполне вероятна. Культурные столкновения на уровне непонимания норм повседневного поведения представителями разных общностей могут привести к серьезным конфликтам. Событие, ставшее поворотным моментом в отношениях между Западом и Азией, произошло в феврале 1972 года. Президент США Ричард Никсон находился с официальным визитом в Китае в то время, когда во Вьетнаме шла вой на. На государственном банкете, устроенном в честь президента Никсона, первый секретарь госсовета Китая своими палочками для еды отобрал для Никсона закуски с общего блюда. Этим поступком Чжоу Эньлай выражал большое почтение президенту Никсону, поскольку это означало, что к Никсону относятся, как к «члену семьи». В рамках культуры, к которой принадлежал Никсон, этот поступок был оскорблением: «Я вполне способен сделать выбор самостоятельно, и на ваших палочках микробы: вам никто не запрещает использовать общие столовые приборы, но не позволяйте себе делать выбор за меня». К счастью, это недоразумение удалось разрешить, но возможность оскорбления остается очевидной. Вероятность худшего исхода повышается, если сформулированные на Западе принципы, эмпирические факты социальной психологии человека навязываются людям с совершенно иными культурными основами.
Это касается не только межкультурных отношений, но и отношений, складывающихся внутри какой-либо культуры. В западных культурах есть целый спектр помогающих профессий, которые обладают определенными кодексами методик. Как правило, такие методики развиваются как практическое приложение базы знаний, считающихся основополагающими. Например, в образовании на теоретических положениях, касающихся обучения, строятся гипотезы, которые затем проходят оценку на практике. Ключевым моментом является то, что те, кто использует эти методики, могут сослаться на базовые знания, чтобы оправдать их дальнейшее использование. Одно из таких основополагающих предположений заключалось в том, что человеческие и социальные проблемы могут быть «верно» опознаны, а затем соответствующим образом решены с помощью мер, основанных на имеющихся знаниях. Ужас, который нагоняет слово «верно», лишний раз подчеркивает, насколько этот подход к объяснению и решению проблем движим одной лишь теорией и тавтологичен. Все это не ново для практиков. В последние десятилетия выросло число новых методик, основанных на новых теориях (в поддержку которых собрана эмпирическая база). Хорошая иллюстрация – психотерапия с ее более чем 400 признанными подходами. На какой из них мы водрузим свой флаг? Ведь не могут же все они быть правильными? По этому вопросу Линн Хоффман [Hoffman, 2002], выдающийся специалист в области семейной терапии, предлагает радикальную точку зрения: в психотерапии наступила эра социального конструкционизма (например, [Strong, Par'e, 2004; Gubrium, Holstein, 2007]), и вместо того, чтобы продолжать развивать и использовать определенные модели практики, нам следует отказаться от них в пользу более пригодных и этически здоровых идей.