Как Веприк, сын Тетери, маманю спасал
Шрифт:
– Куда это мы направляемся? – забеспокоился Фукидид. – Ты что, хочешь, чтобы я сломал себе ногу в этих буреломах?
– Страшно одним на дороге, в лесу-то веселее. Да и ночевать где-то надо.
– Как?! Ты хочешь сказать, что и сегодня мы не дойдем до твоей деревни?!
– Сегодня не дойдем, – с уверенностью ответил мальчик. – Нам идти еще недели две.
– А! – вскричал Фукидид – Коварный маленький дикарь! Ты заманил меня в лес, чтобы убить! О, я несчастный! Что ж ты медлишь? Бей меня в темя своей ужасной дубиной!
Веприк с удивлением снизу вверх посмотрел на греческого
– Нету у меня дубины, дядя Фукидид, – сказал он.
– А! – с облегчением воскликнул грек. – Тогда пошли дальше.
Веприк не стал ему напоминать, что в лесу можно отломить по десятку ужасных дубин с каждого дерева.
На ночь он заставил Фукидида забраться в большое высокое дупло на дубе, и, хотя грек еще несколько раз принимался жаловаться, что юный спутник хочет его смерти, они провели ночь очень уютно.
– Мы будем ходить по вашей ужасной стране, где нет даже дорожных указателей. В конце концов мы замерзнем и умрем, – заявил грек, узнав утром, что на дорогу они возвращаться не собираются.
– Нет, – возразил Веприк. – Вот, посмотри, дядя Фукидид. Видишь, на пне мох? И вон на том тоже, и на том. Видишь, мох гуще растет с одной стороны, а с другой – лысина. Вот нам и надо в ту сторону, куда мох показывает, тогда придем к реке. А там уж до дома рукой подать. В лесу не заблудишься.
– О боги! И мы пойдем туда, куда показывает какой-то дурацкий мох? Непонятно, кто глупее – он или мы… И что мы будем есть? Что ты суешь мне эти отвратительные сырые грибы?.. И почему себе взял больше, чем даешь мне?.. Я бреду по ужасному русскому лесу по колено в снегу…
Фукидид не замолкал ни на минуту, а Веприк мрачно молчал, сгорая от желания накормить грека мухоморами.
– А это что? О! Еда! Боги сжалились надо мной! – завопил Фукидид, обнаружив в маленьком углублении под веткой осины три лесных ореха.
– Не трогал бы ты чужое, дядя Фукидид! – сказал Веприк. – Тебе это все равно на один зуб, а белке – запас.
– Ну вот еще! Белка себе еще найдет, а я умираю с голоду! – объявил грек, готовясь ворованным орехом закусить обед из большого ломтя хлеба и спелой ежевики. – Ай!
Еловая шишка врезалась ему в глаз и отлетела на землю. Это была очень увесистая шишка, белке было тяжело кидать ее, но результат вознаградил старания: греков глаз опух и стал наливаться синевой.
– Ты! Ужасная русская белка!.. Только в вашей дикой стране белки могут быть такими кровожадными! Ай, как больно!.. Ну где еще белка может напасть на человека?
Вечером Фукидид попытался сбежать. Им снова повезло: нашлось большое удобное дупло, но Фукидид отказался в него лезть.
– Если разобраться в этом вопросе, – заявил он, – дупло – не такое уж безопасное убежище.
– В дупле безопаснее, чем на земле, – начал объяснять Веприк. – Туда не добраться ни волкам, ни вепрям, да и медведь в дупло не полезет. Если только рысь… дядя Фукидид! – невероятная догадка осенила юного охотника. – Скажи честно: ты боишься,
– Нет! – не пожелал признаться грек. – Конечно, одна белка не решится напасть, нас же двое… А если их будет стая?
Мальчику ничего не оставалось делать как забраться в дупло в одиночку. Не мог же он втащить Фукидида на дерево. Его чужеземный приятель посмотрел вокруг себя, потом быстрым решительным шагом несколько раз обошел вокруг дерева и остановился прямо напротив Веприка. Постояв, он неожиданно взвыл на весь лес:
– Вепря! Вепрюшка! Ау! Я тут!
– Что ты воешь? – воскликнул испуганный мальчик.
– Я заблудился, – жалобно отвечал грек.
– Куда ж ты шел? – поинтересовался Веприк, гадая, куда можно идти вокруг одного и того же дерева.
– В Киев, – тихо признался беглец.
Веприку жалко стало бедного грека. Как Веприку тесно было в городе, так и Фукидиду неуютно было в живом лесу.
– Иди спать, дядя Фукидид, утро вечера мудренее, – сказал мальчик, заметив, что говорит совсем как маманя, когда она Дуньку успокаивает. – Придем скоро домой в Березовку. Бабушка блинов напечет, медку поешь. Скоро колядка, праздник, весело будет… У нас колядки, знаешь, все какие веселые! В зверей наряжаться будем, угощенье печь… Спи, дядя грек.
Сон был хороший: снова привиделась мама. "Вепрюшка, родненочек мой, – говорила она. – Не замерз ли? Не страшно в лесу без батяньки?" "Не печалься, мать, – раздался вдруг батянин голос, – и ребенка не пугай." Веприку стал виден батя – словно он сидит в другой темной комнате, по соседству с маминой. "Да как же мне не печалиться? – спросила маманя. – Дитенка с собой в город потащил и одного оставил! А дитенок по лесу теперь голодный и холодный шныряет! И грека, бедного, за собой водит. У вас, у Лешаков, голова на плечах у кого-нибудь есть или нету?" Во все продолжение мамкиной речи Тетеря исподтишка подмигивал сыну и пожимал плечами. Да и маманька ругалась как-то не всерьез. "Вы что скоморошничаете-то?! – возмутился наконец Веприк. – У вас дома дети сиротки, а вы веселитесь!" – "Да ведь недолго уже осталось, потерпим," – сказала маманя. "А кто ж вас освободит-то?" – "Ты, Вепрюшка. Больше некому." – "Или ты или Илья Муромец," – уточнил отец.
Проснулся мальчик довольный: сон ему понравился, хотя Веприк и не понял, что он означал. Ему ли самому спасать маманьку с батей? Или надо идти в Чернигов, просить Илью Муромца? Или родители просто шутили с ним?
В последующие дни путники шли на север, питаясь хлебом, грибами, ягодами, орехами, ночуя то у костра то в дупле или в развилке сучьев. В прихваченном ночными морозцами лесу появилось новое лакомство – рябина.
– Кислая! – ворчал Фукидид. – От нее зубы болят.
Бесполезно было объяснять греку, что клал бы он рябины в рот поменьше – и зубы не болели бы. Фукидид брюзжал об ужасных русских людях, о лесных чудовищах: белках и всяких других, о снежных сугробах и ледяных заносах, которые ему приходится преодолевать – хотя снег еще и не выпал ни разу, а лед на лужицах и в лосиных копытцах был такой толщины, что утром таял от одного только солнечного лучика… Чтобы спутник болтал поменьше, мальчик учил его русским песням;