Как влюбить босса девушке в интересном положении за 80 дней

Анжелика

Никогда не поддавайтесь на провокации старших братьев.

Впрочем, эта история началась немного с другого.

— Я ухожу от тебя, — заявил Михаил.

Скорбно заломленные, как у Пьеро, брови, опущенные вниз уголки тонких губ. В глазах — страдание всего человечества.

— Какая новая, а главное — свежая мысль! — язвлю я не сдержавшись.

Михаил уходил от меня в третий раз. Первые два раза

его хватило ненадолго — на неделю и почти на месяц соответственно.

— В этот раз окончательно и бесповоротно! — продолжает строить из себя трагедийного артиста муж. — Да, я люблю тебя, Ангелика, но игра в благополучную семью похожа на фарс. У тебя не может быть детей, а мне нужен наследник, чтобы было кому передать дело.

От бешенства у меня в висках колотится пульс и заглушает почти все звуки. Я сжимаю побелевшими пальцами сумочку. В ней — мой приговор. Заключение.

— К сожалению, у вас не может быть детей, — сказала мне Иванова А.П. — лучший гинеколог лучшего репродуктивного центра. — Естественным путем, конечно.

— Совсем-совсем? — всхлипнула я.

Дама неопределенно повела плечом.

— На 99,9 процента — нет. Но 0,1процент остается. Чудеса еще никто не отменял.

— К-какие чудеса? — промымрила я, глотая слезы. — Вы же врач, а верите в сказки?

— Да, верю, — сказала мне Иванова А.П., заглядывая зелеными глазищами прямо в душу. Гипнотизировала она меня, что ли. — Иногда прогнозы дают сбой. Ну, и на крайний случай есть ЭКО. Думаю, вам стоит попробовать.

У меня сейчас лишь одна мысль: откуда он узнал? Кто выдал ему мою тайну? Или он все время за мной следил, а я была столь наивна, что верила и не замечала?

И еще. Я ненавижу, когда он называет меня по-идиотски Ангеликой — вот так, с буквой Г и ударением на второй слог.

Да и вообще… Молью трахнутый Миша — у него вон проплешина светится. Конечно, ему пора обзавестись многочисленным семейством, найти себе производительницу-свиноматку и заделаться быком-осеменителем. И тогда наступит гармония. Для него.

— Да пошел ты, — говорю, отмахиваясь от мыслей, что пляшут зигзагами в моей голове. — Все, надоел, понятно? Но пока не ушел, запомни: больше не смей приползать — раз, официально разводимся — два. И это не я бесплодная, а ты не способен — три.

У Миши печальные глаза терпеливого пса, что готов снести самую жесткую трепку хозяина. Он страдает. И от моего дурного характера — тоже. Не имею понятия, как он разговаривает с подчиненными — никогда не интересовалась, а дома он — плюшевый Мишка. Хоть к ранам прикладывай для исцеления, как говорит моя подруга Анька.

Скучный, привычный, но свой, как ни крути. Но рано или поздно — финита ля комедия. Приплыли, называется.

— Ты все сказала, Ангелика? — терпеливый мягкий голос, словно я больная, а он меня жалеет. Не надо меня жалеть!

— Нет, не все! — пылаю я

всеми частями тела. Меня так и тянет на подвиги. — Я Анжелика — запомни наконец-то. Можно Лика, потерплю даже Анжелу, но твоя непонятная АнгЕлика — неизвестный науке зверь.

— Я не хотел огорчать тебя, дорогая, — снова этот бархатный всепрощающий тенор. Терпеливый и правильный до зубовного скрежета.

— А я и не огорчилась! — скалюсь в улыбке, словно акула. У меня сейчас триста зубов — острых, как иглы. И напоследок я хочу крови. — Запомни этот день, Рубин! Запиши число и месяц!

— Зачем? — продолжает занудствовать мой почти бывший муж.

— Ты Жюль Верна читал? — бью прицельно со всех орудий в самое слабое место: Михаил читать не любит, а художественная литература для него — адская мука, испанский сапожок и прокрустово ложе одновременно.

— М-н-н-н… — мычит он, пытаясь скрыть собственное невежество.

— У него есть замечательная книга — «Вокруг света за 80 дней».

Миша смотрит на меня, как на чокнутую, но мне все равно, что он думает и в чем меня подозревает. Я должна договорить, выплеснуть, поставить его на место, в конце концов.

— Так вот, сделай зарубку себе на мозг, кровать или в блокнот: ровно за восемьдесят дней я с тобой разведусь, найду прекрасного мужа, выйду замуж и забеременею! Да!

Не знаю, почему именно это взбрело мне в голову. Особенно последнее. Я ведь знаю — у меня приговор в сумочке лежит.

Миша попятился. Затем выскочил из комнаты. Примчался назад со стаканом воды. В ноздри ударил запах какой-то гадости. Корвалол, валидол… успокоительное — не важно.

— Выпей, Анге… Лика, пожалуйста.

Я беру стакан из его рук, катаю в ладонях, а затем поднимаюсь из кресла, в котором сидела все это время, встаю на цыпочки и медленно, очень медленно, струйкой, выливаю содержимое Мише на голову.

Наконец-то я впервые увидела в его глазах ярость. Прорвалось наконец-то. Я смогла его достать до печени и всех остальных органов.

Он вырвал стакан у меня из рук. Тряс им, как сумасшедший. Я думала — ударит. Но Миша сумел совладать с низменными порывами. Он швырнул стакан в пол с такой силой, что, не будь ковра с густым ворсом, от него только мелкие осколки остались бы. А так сосуд выжил. Посуда бьется к счастью. А у нас как раз наоборот.

Миша что-то хотел сказать, но мужественно подавил нечленораздельные звуки, взмахнул руками, как дирижер, и выскочил вон, широко печатая шаг.

— Давай, вали, страдалец! — крикнула ему вслед.

От меня уходили восемь лет моей жизни. Теперь — навсегда. Я провожала их глазами — сухими, как пустыня Атакама. И как только за Мишей деликатно захлопнулась дверь, я открыла свою сумочку и достала телефон.

— Георг, — промурлыкала я в динамик, как только мне ответили. — Твое предложение в силе?