Как возникла Библия
Шрифт:
Происхождение школы литературной критики
С учетом вышенаписанного можно выделить четыре важные причины, приведшие (вскоре после 1-й мировой войны) к возникновению формально-исторического метода:
1. Преимущественно вследствие публикаций работ И. Веллхаузена и X. Гункеля появилась идея обнаружить различные литературные формы и в Евангелиях (позже в книге Деяний Апостолов). Эти формы предполагалось проанализировать с точки зрения первоначального положения (т.е. жизненной ситуации), причем религиозно-исторический метод должен был позволить восстановить общий фон жизни первохристианских общин. Таким образом, эта чисто умозрительная работа с самого начала основывалась на недоказанном утверждении,
2. Интерес к этому методу был вызван и недовольством результатами, полученными при применении теории различных источников. Можно иметь различные мнения относительно того, насколько оправдано деление синоптических Евангелий на два источника (Марк или Перво-Марк и И), но это нисколько не приближало критиков литературных форм к ответу на вопрос, откуда произошли сами эти источники! Критики мечтали проникнуть глубже, в период времени до возникновения этих письменных источников, и ответить на вопрос, как развивалось устное предание в течение нескольких десятилетий между смертью Иисуса и созданием первых писаний. Хотя это исследование преподносилось как «научное», из-за отсутствия объективных критериев и объективной исторической информации о этих десятилетиях оно практически могло черпать идеи лишь из воображения критиков (см. ниже).
3. Третьим движущим фактором была историческая критика источников, прежде всего Марка. Путь в этом направлении был проложен У Уирид с его теорией «тайны Мессии» в Марке (см. выше). В 1903 году к этой теории подключился Веллхаузен: он предположил, что первоначальное предание Марка лишь с трудом различимо из-за редакционных поправок, предпринятых в соответствии с собственными воззрениями первохристианской общины. Эта идея оказала огромное воздействие на первых представителей формально-исторической критики, таких, как К. Л. Шмидт и Р. Бультман, хотя те и не желали признать антихристианский характер рационалистических предубеждений, на которых базировались их воззрения.
4. «Современная научная картина мира» (как ее принято называть), отвергаемая и многими современными учеными, побудила ученых демифологизировать Евангелия, т.е. извлечь из них мифологические элементы мировоззрения 1-го века, не выдерживающие критики «современной науки». Этим предполагалось выявить существенную информацию Евангелий, скрытую в литературных «формах» (напр., в историях о чудесах). Таким образом, критики литературных форм видели свою задачу в следующем: (а) различение разнообразных литературных «форм» (притч, историй о чудесах, речей, легенд, мифов, истории о крестных муках), (б) выявление их «жизненной ситуации», т.е. обусловившей их написание «доминирующей общины», (в) установление их исторического значения.
Формально-исторические теории
Отягощенные грузом предрассудков и предубеждений, формально-исторические критики принялись за дело и разработали каждый свою теоретическую позицию, из которых мы хотим коротко обрисовать наиболее важные:
1. К. Л. Шмидт основывался на Уириде и Веллхаузене, усерднее изучил построение Евангелия от Марка и различил в нем «предание» (отдельные элементы устного предания, «перикопы») и «редакции» (связи между элементами, т.е. дополнения и вплетения в написанный Евангелистом текст). Он пришел к выводу, что географические и хронологические сведения Евангелия недостоверны и что в «редакциях» проявляется собственная теологическая позиция Марка. Этим Шмидт стимулировал дальнейшие формально-исторические изыскания.
2. М. Дибелиус (1919) исходил из предположения, что все предания первохристианских общин возникли из миссионерских потребностей: они строились из материала, часто использовавшегося в проповедях и постепенно принявшего вследствие этого устойчивые формы. При этом из насущных потребностей развились следующие литературные формы: (а) парадигмы (короткие рассказы, через примеры излагающие моральное учение), (б) новеллы (истории о чудесах, обработанные рассказчиками), (в) "лексические " сборники (изречения, собранные для уроков религии), (г) легенды (священные
3. Р. Бультман, в отличие от Дибелиуса, отрицал значительную историческую достоверность предания (ограничивая ее отдельными словами) и полностью приписал его изобретение первохристианской общине. Глубокие предубеждения Бультмана коренились в историческом критицизме (А. Харнак), экзистенциализме (М. Хайдеггер) и сравнительном анализе религий (Р. Райтценштайн, В. Бюсси) и совершенно исключали для него возможность любого признания исторической ценности Евангелий: он мог рассматривать их только как плоды буйной фантазии теологов из первохристианской общины. Булътман различал следующие формы: (а) апоетигмы (примерно то же, что и парадигмы Дибелиуса), (б) истории о чудесах, (в) легенды (к которым он причислял и мифы) и (г) «слова»; их он подразделял следующим образом: слова мудрости, "Я"-слова (изобретенные общиной изречения, приписываемые Иисусу), пророческие и апокалиптические высказывания, законы и предписания и, наконец, притчи, которые также все были признаны им «неистинными».
Все, что Бультман смог признать достоверным, — это около 40 «слов» и факты, что Иисус действительно жил и умер на кресте. Все остальное он считал переработанным или внесенным общиной. Это может потрясти нас, но не Бультмана, уже давно отбросившего из своих предубеждений любую возможную связь между историей и верой. С одной стороны, он верил, что исторический Иисус (кто бы это ни был) уже 1900 лет мертв, а, с другой стороны, проповедовал, что сущностью христианства является «внутренняя встреча со Христом». Что он, однако, не объясняет, это как же первохристианской общине удалось завоевать своей фантазией мир: (а) за такое короткое время (до возникновения первых письменных источников), (б) при наличии такого количества (еще живших в то время) критически настроенных свидетелей жизни и смерти Христа, (в) вопреки внимательности первых христиан при изложении фактов, большой учености некоторых из них (вспомним Павла!), их большой сплоченности и высоким моральным стандартам (см. ниже).
4. Е. Кеземан (1954) в противовес глубокому историческому скептицизму Бультмана вместе с Г. Борнкаммом (1956), Е. Фуксом (1957) и Дж. М. Робинсоном (1959) организовал новое движение. Они углубились в изучение исторических высказываний и дел Иисуса, описанных в Евангелиях, но так и не смогли обнаружить связи между историческим Иисусом и керигмой (проповедью Иисуса) в первохристианской общине.
5. Английские критики литературных форм Б. С. Истон, (1928), В. Тэйлор (1935) и И. Б. Редлих (1939) также изучали литературные формы четырех Евангелий, но они отвергли исторический скептицизм Бультмана и ограничились чисто литературной критикой. Они справедливо признали, что голое изучение литературных форм не способно породить ни одного заключения об исторической достоверности текстов. Затем Тэйлор и Редлих даже отказались от классификации типа «легенд» и «мифов», потому что эти определения основывались не на литературных формах текстов, а на их содержании.
Дальнейшее развитие критики
1. Само собой разумеется, что критические исследования, начавшись с Евангелий, постепенно охватили весь Новый Завет. М. Дибелиус (1956) и Е. Хенхен (1961) применили метод формальной критики к книге Деяний Апостолов, другие искали литературные формы (отрывки старых церковных традиций и обрядов) в посланиях и Откровении, пытаясь приписать и им определенные «жизненные ситуации». Е. Лоомейер (1956) заявил об обнаружении им в Фил. 2 «гимнов Христа» и вызвал тем самым целую волну исследований в этом направлении.